Читать интересную книгу Бабочка на штанге - Владислав Крапивин

— Теперь давай… — Соня протянула к Саньчику ладонь.

— Ну чего… — бормотнул он.

— Давай, давай.

— Я в свой карман положу…

— Вот! — Соня показала ему аккуратную дулю. — Забыл, как договаривались?

Саньчик сжал губы и отдал ножик.

— Чего ты с ним так строго? — спросил я Соню.

— А потому что… он знает, почему. Из-за такого ножичка он до сих пор на учете в милиции.

Я присвистнул. И не поверил.

— Нет, правда, — насуплено сказала Соня. — Мы в прошлом году жили в Медведково у тети Анюты, это мамина сестра. Там ребята одну девочку не любили, потому что она заикалась и ни с кем не играла. Как увидят на улице, давай за ней гоняться: «Галка-заикалка, не язык, а палка!..» И в тот раз тоже. Заметили и погнались… А Санечка наш, он же всегда за всех лезет заступаться. Она упала, а он встал перед мальчишками, кулаками замахал: «Не трогайте!». А в кулаке ножик…

— Только не этот, а другой. Но похожий… — хмуро уточнил Саньчик — Я даже и забыл, что он в руке.

— Ну да, — кивнула Соня. — Он тогда что-то из коры вырезал, так и побежал…

— Паровозик я вырезал, чего еще…

— Да!.. А тут участковый Сарайцев… Взрослые не умеют разбираться толком. Получилось, что Саньчик во всем виноват, затеял драку с ножом… Его учительница до сих пор каждую четверть на него характеристики в детскую комнату пишет: все еще он бандит или исправился?..

«Сколько же на свете идиотов», — подумал я (не первый раз в жизни). А Соня скучноватым голосом продолжала рассказ:

— Ну вот, мы и договорились, чтобы никогда никакого ножика у него не было, в то вдруг опять что-нибудь… А если надо заниматься вырезаньем, он берет у меня… Я же всегда сразу даю, верно, Саньчик?

Он кивнул, но лицо у него было какое-то… ну, будто замороженное. И я вдруг подумал, что он может заплакать. Чтобы не заплакал, я быстро спросил:

— А что ты вырезаешь?

— Чаше всего паровозики, — быстро ответила за Саньчика Соня. — Они у него так замечательно получаются… Сань, покажи…

Тот кивнул и полез в сарайчик. А когда вернулся, лицо было уже «размороженным», глаза блестели. На ладони Саньчика держал паровозик старинного вида, вырезанный из коричневой коры. Длиной со спичку… Такой удивительный! С крохотными колесиками и шатунами, с круглой, опоясанной обручами топкой, с будкой, на которой заметны были окошечки и дверцы. И длинная труба торчала над топкой…

— Вот это да… — выдохнул я.

Саньчик вскинул коричневые глаза. Сказал шепотом:

— Хочешь, возьми себе…

— Да, — кивнул я сразу. Не из вежливости, а потому, что правда хотел. Даже затеплел весь. Поставлю паровозик на ту же полку, где «Катти Сарк». Похоже, что они из одной эпохи… Но тут же я спохватился:

— А тебе не жалко?

Соня засмеялась:

— Да у него этих паровозов целое депо…

Саньчик застеснялся, отошел и сунул палец в миску Бумселя.

— Уже нормально… Бумсель, иди.

Тот слетел у меня с колен, как от пинка (но ухитрился при этом лизнуть мне локоть). И зачавкал, захрюкал, вращая мохнатой кочерыжкой хвоста.

Мы придвинулись к накрытому газетой ящику и взялись за ложки…

Бумсель управился первым. Вылизал миску, гоняя ее носом по траве, и глянул вопросительно. Я уделил ему немного от своей порции (и без того самой маленькой).

— Не балуй его, — сказала Соня. — Он может есть сколько угодно.

— Это на первый раз, в честь знакомства, — объяснил я.

Да, обед получился не очень-то обильный, но все же глаза у ребят повеселели. Саньчик даже погладил себя по животу, как сытый купец в караван-сарае.

Я еще поразглядывал паровозик и осторожно опустил в левый карман рубашки. А из правого опять достал мобильник.

— Валерия!.. А мама где? У соседей? Ладно, передай, что я перекусил с друзьями, пусть не волнуется… Какое тебе дело, с какими! Познакомился с людьми твоего возраста, только не с вредными, как ты, а с хорошими… Жалуйся на здоровье. — И объяснил Соне и Саньчику: — Это сестрица. Особа с характером…

— А мы тоже с характером, — сказала Соня. — Бабка то и дело говорит: «Что за упрямые характеры! И учительница Саньчика: «Мишаткин, с твоим упрямым характером ты опять влипнешь в историю…» А он и не упрямый вовсе, только чуть-чуть…»

— Мишаткин — это фамилия?

— Да, моя и Саньчика…

Мне тут же пришло в голову:

— Тогда вас можно звать одним именем: Вермишаткины. Или Вермишата. За фамилию и за любовь к вермишели…

— Ой, правда! — возликовала Соня. — Саньчик, хорошо, да?

Саньчик тут же кивнул, но рассеянно. Он смотрел на меня напряженно — будто с просьбой, которую опасался высказать. Быстро глянул на сестренку. И наконец выговорил:

— Клим, а ты можешь еще?..

— Что?

— Ну… еще одно доброе дело…

— Не очень трудное… совсем не трудное… — добавила Соня.

— Ну, если совсем не… Ладно, говорите скорее.

— Дай нам на минутку свой телефон, — тихо попросил Саньчик.

— Да, только на минутку, — подтвердила Соня. — Мы позвоним маме и папе. — Просто узнаем, как они там. А то давно уж…

— Да пожалуйста!.. Набрать вам номер или вы сами?

— Сами! — обрадовался Саньчик. — Может, мы и не дозвонимся, но вдруг повезет…

Он умело понажимал кнопки, с полминуты сидел, замерев, с телефоном у щеки. Эльфовые уши торчали остро и напряженно. Потом Саньчик мигнул, заулыбался.

— Папа! Это я, Саня! И Соня рядом!.. Ничего не случилось, просто долго не знаем про вас… Потому что мобильник разрядился, а бабка… баба Лена то есть денег не дает… Хорошо, заплати! А батарейку мы сами зарядим!.. А мама где? На вахте? Ты ей привет… Ага, пока… а то мы с чужого телефона… Ну, один знакомый мальчик дал!.. Ага, передам!

Саньчик выключил мобильник и протянул мне. Улыбался.

— Папа сказал: передай мальчику спасибо… Он, когда уезжал, оставил нам свой старый сотовый, но в нем деньги кончились. Теперь он перечислит…

— Хорошо… А то давайте, я положу полсотни на ваш счет. На разговор или на два хватит…

— Не надо, папа перечислит, — поспешно сказала Соня.

— Он всегда делает, что обещает, — объяснил Саньчик. — Просто они с мамой не знали…

— А тогда номер ваш продиктуйте. Я запишу. На всякий случай… Помните номер?

— Конечно! — подскочил Саньчик. И четко сказал мне цифру за цифрой. Я внес их в мобильник. Объяснил: — Может, еще пригодимся друг другу… Вермишата.

Соня серьезно кивнула. А Саньчик… он опустил глаза, пошевелил пальцами в босоножке и вдруг спросил:

— Клим, а ты скаут да?

— Че-во-о?

Он смутился:

— Ну… к нам в класс зимой какой-то дядька приходил, в рубашке со шнурками и погонами, с нашивками всякими. Рассказывал про скаутов. Говорил, что, когда подрастем, сможем записаться к ним, если хотим делать добрые дела… А ты вот тоже… вон сколько всего доброго…

— Чего доброго? — мне тошно стало от неловкости. — Вермишель что ли? Вот подвиг…

— Нет, вообще… — тихо сказала Соня.

— И форма у тебя похожая на ту, на дядькину, — заметил Саньчик.

— Никакой я не скаут! А форма от лагеря осталась, от прошлогоднего. Ее нам на память отдали, потому что лагерь закрывался навсегда. Из-за кризиса…

Саньчик смущенно почесал острое ухо. Соня же (видимо, чтобы разогнать неловкость) спросила:

— А как назывался ваш лагерь?

Гравитация

Лагерь назывался «Андромеда». Говорили, что среди начальства когда-то был любитель фантастики, вот и предложил название в честь книжки Ефремова «Туманность Андромеды». А с начальством не спорят…

Напросился я в лагерь не для радости, а наоборот. Назло себе. Дело в том, что прошлой весной и летом стали глодать меня опасения. Насчет моей личности…

Всякие страхи бывали у меня и раньше. То казалось, что у меня неизлечимая болезнь проказа (подозрительные пятнышки на теле); то возникала боязнь, что отец вдруг снова «слиняет» к какой-нибудь чужой женщине (хотя не было никаких признаков); то свербило голову, что я, наверно, не родной сын у мамы и папы (ну, ведь не похож на родителей!). Позже я узнал, что такие страхи называются «подростковые фобии» и что бывают они у многих. Но тогда-то еще не знал и маялся всерьез! А фобия, загнавшая меня в лагерь, была насчет того, что я неприспособленное к жизни существо. Живу, «как растение мимоза в ботаническом саду» (вычитал в старой книжке Михалкова такие стихи).

В самом деле! Я же был «мамы-папино» дитя. Даже в детский сад ходил всего полгода, так уж получилось. Мама несколько лет занималась своей корректорской работой дома — и заодно моим воспитанием.

Я дожил до одиннадцати лет и не ведал никаких несчастий. Родительского развода почти не помнил, а других драм в жизни не случалось. Самые большие трудности — это когда не ладится с математикой или когда вредничает Валерия. Всякие ангины и гриппы не в счет. От них только польза. Слегка пострадаешь, зато недели две можно не ходить в школу…