основному (помимо, разумеется, зарядки) утреннему занятию – завтраку. Мне, как постоянно работавшему в утреннюю смену повару, было особенно приятно, что результаты моего труда незамедлительно и, как правило, с одобрением были востребованы моим соседом по палатке. Кроме полного взаимопонимания в вопросах утреннего распорядка, мы сходились и в наших оценках возможностей человеческого организма, находящегося в экстремальных условиях, в деле потребления хлеба насущного. Вот сегодня, к примеру, мы, не сговариваясь, приготовили и полностью уничтожили двойную порцию овсянки. Все утро прошло под знаком полного превосходства усталой сытости и блаженной полудремы над всеми остальными чувствами, которые главным образом и толкают людей на совершение необдуманных поступков, в частности на десятичасовые лыжные переходы по холодной, безжизненной, ледяной пустыне.
Прискорбнее всего было то, что это превосходство сохранялось еще некоторое время уже после начала сегодняшнего перехода, и меня даже клонило в сон на лыжне, чего до сих пор практически не случалось. Скорее всего, помимо двойной порции овсянки, это объяснялось и невысоким темпом сегодняшнего движения. Похожее, не слишком рабочее настроение было и у собак упряжки Джефа, впервые за много дней не проявлявших своего обычного рвения. Они позволяли мне довольно расслабленно шагать впереди на лыжах, не предпринимая отчаянных рывков, чтобы сохранить свое лидерство. Перед выходом, как обычно, сверив с Джефом часы, мы условились сделать первый технический перерыв в 10.30. Как раз к этому времени прямо по курсу прорисовался весьма симпатичный купол, и я, естественно, не мог удержаться от искушения покорить его, чтобы сделать перерыв и насладиться традиционным кофе на самой вершине, тем более что Уилл со своей упряжкой находился значительно ближе линии горизонта и его отставание я оценивал минут в двадцать.
Увы, педантичный и скрупулезный Джеф не понял моего романтического настроя и остановился точно в 10.30 у подножия холма. Сложилась поистине революционная ситуация, когда верхи, то есть я, не могли выпить кофе (все съестные припасы для обеспечения технических перерывов находились на нартах Джефа), а низы, то есть Джеф, не хотели поделиться с верхами своими припасами вследствие удаленности последних. К счастью, это необычное и нетипичное противостояние разрешилось вполне бескровно, да по-другому и быть не могло, если учесть специфику наших условий, когда от долгого стояния на свежем морозном ветру кровь буквально стынет в жилах и проливать ее нет никакой физической возможности. Мне кажется, что именно здесь, в Гренландии, я впервые смог найти ответ на давно мучавший меня вопрос: почему в наше время революции и всякого рода вооруженные кровопролитные столкновения чаще случаются в африканских странах или в странах с более чем умеренным климатом и практически никогда не происходят в странах, расположенных вблизи Полярного круга? Да все по той же простой и объяснимой причине: холод успокаивает страсти и разряжает обстановку – противоборствующие стороны стараются как можно быстрее побрататься и пойти куда-нибудь вместе или порознь, чтобы только поскорей отогреться.
Технический перерыв без кофе – все равно, что кофе без технического перерыва. Разница лишь в том, что в первом случае не знаешь, как скоротать время, а во втором – как выпить кофе, не расплескав его на ходу! Таким образом, сегодня утром мне пришлось работать по первому варианту, и поэтому я с тоской поглядывал вниз и, как мне казалось, даже слышал аромат джефовского кофе, приносимый легким, но начинавшим постепенно пробирать мои летние одежды ветром.
Сегодня к обеду нам была подана дичь, правда, в несколько переносном смысле, потому как она легко переносила самое себя от столика к столику. Это были две белоснежные чайки, которые покружили немного, вызвав неподдельный интерес наших собак, и сели поодаль, наблюдая за нашей трапезой. Явление чаек истосковавшемуся в однообразных, бесконечных и белых снегах народу было еще одним веским доказательством правильности данных о нашем местоположении, получаемых с помощью любимого этьенновского маячка системы «Аргос»: мы были недалеко от побережья Гренландии. Нечего и говорить, что обед в обществе изящных и прекрасных птиц прошел намного веселее, несмотря на традиционно усилившийся ветер.
Вдохновленный близостью заветной цели, предводитель решил после обеда возглавить гонку. С криками «Разойдись! Задавлю!» Уилл направил своих собак вдоль нашего застывшего в почетном карауле строя в ту сторону, откуда прилетели чайки. Справедливости ради надо сказать, что его собаки бежали довольно резво, но ровно до того места, «где кончался асфальт». Как только они поравнялись с упряжкой Джефа, а перед ними во всю необъятную ширь горизонта открылось бескрайнее и нетронутое поле деятельности, их энтузиазм пропал, и собаки остановились. Все старания, посулы и угрозы, перемежающиеся с показательными наказаниями отдельных наиболее доступных карающей длани Уилла лохматых забастовщиков, не имели успеха. Начинающая подмерзать и потому чрезвычайно компетентная комиссия, куда кроме специалистов по собачьим упряжкам Джефа и Кейзо вошли пристяжные заседатели в моем и бернаровском лицах (Этьенн, как лицо, косвенно заинтересованное в продвижении упряжки Уилла, а потому, по определению, необъективное, в состав нашей комиссии включен не был), признала упряжку Уилла пока еще не способной возглавить гонку и предложила ей переместиться на обычное место. Естественно, нам, и особенно Джефу, было совсем непросто принимать такое решение, поскольку оно обрекало уже начинавшую уставать упряжку Джефа на вечное лидерство. Продолжили в прежнем порядке. Я старался не ускоряться, что было, как ни странно, намного легче, однако к концу дня интервал между мной и собаками увеличился. Моя модернизация ботинок «Salomon» пошла им (точнее, моему большому пальцу) явно на пользу: уже второй день он молчит и не жалуется на безжалостную эксплуатацию, к тому же по вечерам я его усиленно тру «Троксевазином» – специальной рекомендованной мне мазью, что пока помогает. Вечером в лагере, когда мы с Бернаром ставили палатку, к нам подошел Этьенн, и я сразу заволновался, «заслышав французскую речь». Как всегда эмоционально, Этьенн рассказывал Бернару об очередном провале их с Уиллом воспитательных методов в работе с непокорными собаками (из всего выплеснутого им водопада непонятных французских фраз до моего сознания долетали лишь отдельные брызги более или менее понятных слов, таких как «Уилль» – предводитель или «шайенс» – собаки). Как я мог предположить, познакомившись в этой экспедиции с обоими нашими руководителями, Уилл, скорее, был сторонником метода кнута, тогда как сентиментальный и романтический Этьенн предпочитал метод пряника, или, говоря его языком, метод круассана, который, если судить по конечным результатам, был ничуть не слаще пряника. Отведя душу на родном языке, Этьенн обернулся в мою сторону: «Виктор, знаешь, я действительно от всего этого изрядно устал, – он развел руками, имея в виду однообразие окружающего нас ландшафта, и продолжил удрученно: – А