за это свою цену.
Шесть лет я думала, что моя сестра прыгнула в горную зимнюю реку от несчастной любви и подросткового максимализма, и что трагедия закончилась ровно на этом.
Шесть лет я избегала глядеть на Долгую Ночь, — и лишь читала заметки в газетах и смотрела фотографии, на которых горело потусторонними огнями небо, и катилась божественная колесница, и бежали единым потоком звери её свиты. Всё это было неприятное, непонятное, чужое, — но всё же вечное.
Потому что звери не умирают.
Потому что Полуночь не ошибается.
— Теперь всё будет плохо, — спокойно сказала Трис. — Всё всегда будет плохо. Зря Ливи затеяла это всё.
Трис категорически отказалась спускаться со своего насеста. Она выглядела уставшей и серой, как будто что-то в ней закончилось; привычные уже птичьи черты лица расслабились и округлились, пальцы оказались пересушенными и короткими относительно ладони, а хулиганская причёска стала неуместной, как надетая с чужой головы карнавальная шляпа.
— Я должна буду рассказать, — тихо сказала я, не представляя, что буду делать, если Трис станет спорить.
Но она только пожала плечами. Из неё будто вынули какой-то стержень. Она улеглась там же, на полу, подтянула колени к носу — и закрыла глаза.
— Они не поймут, — пробормотала она, — никто не поймёт. Я думала, что хоть ты… но и ты такая же.
Я осторожно укрыла её одеялом.
Пересказ дался мне с трудом: в нём были слова, которые казались во рту стеклянным крошевом. Бенера рисовала, ненавязчиво насвистывая что-то себе под нос, и её кисть порхала над холстом, оставляя то здесь, то там мелкие цветные следы. Ливи автоматически качала коленом, хотя Марек сидел на Ардене и безжалостно молол своими свежепрорезавшимися зубами рыжую косу.
Арден не замечал этого. Он смотрел на меня с ужасом, расширившимися глазами. Ливи казалась застывшей, как будто вместо неё в друзе поселилась статуя плакальщицы из родового склепа.
— Какое счастье, — тихо пробормотала Ливи, — что я не мохнатая!
И полезла наверх, на площадку под крышей, тормошить Трис и рассказывать ей, что мужики — козлы, но жизнь на этом, честное слово, не заканчивается.
Трис была права: она не понимала.
Арден очень вежливо попросил у Бенеры позвонить, и та рассеянно кивнула наверх, где примерно в середине здания была привинчена к стене уличная телефонная будка. Верёвочная лестница под ней перекручивалась и качалась, и Арден чуть не рухнул оттуда сверху, но удержался.
Из-за прикрытой двери я слышала только обрывки разговора: вот он диктует адрес, вот объясняет про охрану. Я быстро устала слушать; я чувствовала себя выжатой и разбитой, брошенной в тёмном углу фарфоровой куклой. Ласка заволновалась, потянулась ко мне, — но, обжегшись о туман, свернулась на стволе недовольным клубком.
Это был долгий-долгий, сумрачно-тихий день, и весь он прошёл как-то мимо меня.
Ещё по телефону выяснилось, что Конрад умер. «Острая сердечная недостаточность», сухо сказала Летлима. Болтливый лис из Службы, приехавший немного позже, рассказал подробнее: смерть наступила глубокой ночью, около четырёх часов утра, когда весь дом давно спал; Конрада нашли на полу неподалёку от двери, он был раздет, его руки были изодраны до крови, а ногти выломаны. Видимо, ему стало плохо ночью, и какое-то время он был в сознании и даже пытался позвать на помощь, — но смерть опередила его.
Нашла Конрада горничная: подняла визг, а потом грохнулась в обморок. Кто-то вызвал Сыск, и эксперты не увидели в смерти ничего подозрительного. Страшная трагедия, ужасная утрата, говорили они; в Бризде ходили слухи о семейном проклятии, о гневе Полуночи и о расплате за грехи Волчьего Советника, который как-то не эдак проголосовал на съезде весной. На городской ратуше приспустили флаг, в зале Волчьего Совета поставили маленький портрет с чёрной лентой.
Вежливые вооружённые люди действительно были из Службы, но не имели намерения ни пугать, ни угрожать: это Ливи, уже будучи на взводе, приписала посетителю зверское выражение лица. Трис искали, как вдову погибшего, чтобы предложить помощь и посетить похороны; когда она резко отказалась выйти, это списали на стресс.
За домом Бенеры, действительно, приглядывали. Мастер Дюме знал об этом из сводки общей агентурной сети, и потому счёл, что поездка к подруге вполне безопасна и ностоял только, чтобы обратно мы возвращались служебной машиной.
— И что же, они теперь будут её судить? — деловито спросила Ливи.
Она сидела полуголая среди мольбертов, — Марек присосался к груди и уснул; у неё был домашний, какой-то нежный вид, и при этом жёсткий тон и суровое выражение лица.
Арден отвёл глаза.
Строго говоря, в законах Кланов нет статей, предусматривающих убийство пары, — тем более, при таких своеобразных обстоятельствах. Несмотря на то, что пары умирают, и иногда это происходит непосредственно от рук партнёра, Волчий Кодекс умалчивает об этом; повсеместно принято, что это можно рассматривать не иначе, как трагическую случайность, а кое-кто даже говорит, что одиночество можно уже считать самым страшным из наказаний.
Тем более не существовало прецедентов с убийством зверя: это само по себе было совершенно невозможным, а невозможное, конечно, не описывают в законах.
Разумеется, действия Трис будет невероятно сложно квалифицировать в рамках существующей юридической практики, и Арден понимал это куда лучше, чем Ливи. Любое дело здесь будет шито белыми нитками и, по идее, вовсе не должно дойти до суда.
Но, с другой стороны, речь шла не просто о паре, — речь шла о волке, Восемнадцатом Волчьем Советнике, элите и одном из будущих лидеров Кланов, да ещё и сыне Тридцатого Волчьего Советника, единственном наследнике длинной волчьей династии. Сложно