19 ноября я еще оставался на борту с семнадцатью людьми, в большинстве тяжело больными, и с пятью мертвецами. У меня было на борту лишь четыре ведра пресной воды, а шлюпка находилась на берегу. Я дал сигнал бедствия, поднял на вантах грот-мачты красный флаг, а на гафеле вывесил пустой бочонок из-под воды и одновременно дал несколько выстрелов из пушки.
Из этих знаков находившиеся на берегу люди могли усмотреть, что я нуждаюсь в пресной воде; однако ветер дул с такой силой от моря к берегу, что они не могли на шлюпке выгрести и добраться до корабля. Я приказал бросить покойников в море. На наше счастье, ночью выпал такой обильный снег, что можно было собрать его с палубы и заменить им недостающую пресную воду.
Я оставался на корабле до 21 ноября, когда, наконец, на корабль прибыла лодка. Меня на руках перенесли в эту лодку, а затем четыре человека таким же способом, как командора Беринга, перенесли меня в ту же землянку, где находились остальные больные. Люди, находившиеся вместе со мной на борту корабля, одновременно со мной были также перевезены на берег.
За несколько дней до этого ради тепла я переселился в камбуз корабля, так как видел, что многие из наших людей, как только их головы показывались из люка, немедленно умирали, словно мыши, из чего было ясно, какой опасности подвергаются больные, попадая из духоты на свежий воздух; ввиду этого при переезде на берег я принял некоторые меры предосторожности.
Я покрыл свое лицо почти целиком теплой и плотной шапкой, а другую такую шапку надел себе на голову – и все же на пути от камбуза до фалрепа три раза терял сознание. Я вполне уверен, что если бы не предохранил себя вышеописанным способом от соприкосновения со свежим воздухом, то неизбежно умер бы еще на корабле, так как силы мои уже подходили к концу.
Конечности мои в это время уже были совсем парализованы, я не в состоянии был сделать ни одного шага, не опираясь на двух людей, которые поддерживали меня под руки.
Заразился я этой болезнью еще во время плавания в открытом море, но, заставляя себя постоянно находиться на палубе, в непрестанном движении, мне удалось не свалиться в постель до самого момента постановки судна на якорь. Особенно плохо мне стало тогда, когда я переселился в камбуз.
Я полагал, что, имея возможность поддерживать там небольшой огонь, я буду жить там с большими удобствами, чем на берегу, где пришлось бы валяться под открытым небом, все равно что на снегу.
Однако я жестоко ошибся: дурной и нездоровый воздух, исходивший из кубриков корабля, в которых помещалось столько людей, в течение двух или трех месяцев не покидавших места, неподвижно лежавших в закрытом помещении на своих койках и справлявших на них все свои естественные нужды, этот дурной и нездоровый запах, повторяю, так скверно на меня подействовал, что я перестал владеть руками и ногами, у меня стали шататься зубы – я был уверен, что близок час моей смерти.
Мой товарищ, Софрон Хитрово, тоже держался на ногах все время, пока мы находились в плавании, хотя и у него цинга проявлялась в довольно сильной форме; он был мне все это время добрым и преданным помощником. Только тогда, когда его перевезли на остров и высадили на берег, выяснилось в полной мере, как сильно он поражен болезнью.
Он свалился в постель и настолько обессилел, что совершенно не мог держаться на ногах; оставалось очень мало надежды, что удастся сохранить ему жизнь. Болезнь затянулась у него гораздо дольше, чем у меня: когда я уже поднялся и стал ходить, он еще долгое время оставался лежать.
Таким вот образом все мы, здоровые и больные, оказались на берегу этого пустынного острова. Корабль же наш остался стоять на якоре. Для верности мы завели еще наш запасной якорь, а также верповые якоря, сняли стеньги и реи – словом, для сохранения судна применили все средства, бывшие в нашем распоряжении, и в таком состоянии оставили судно стоять на якоре, так как не могли ничего предпринять более для его сохранности.
Письмо А. И. Чирикова адмиралу Н. Ф. Головину о возможности исследования северо-западных берегов Америки на бригантине «Архангел Михаил» летом 1740 г.
1740 г., апреля 17.
Высокосиятельнейший граф, премилостивый государь Николай Федорович.
Всепокорнейше перед сим последнее писал я до вашего высокографского сиятельства декабря 20 дня 1739 года, а чрез сие нижайше доношу, что сего года в лете дале Камчатки идти мы надежды не имеем, понеже на сани и на фундамент для спуска пакетботов леса не стало, а требует мастер 200 бревен, которых до половины мая месяца получить неможно. Чего ради, помня, как мне в коллегии объявлена была инструкция, предлагал словесно в рассуждение г-ну капитан-командору – не отправить ли меня на бригантине, на которой Шпанберг ходил, осмотреть места, лежащие от Камчатки меж норда и оста против Чукотского Носа, и прочие западной стороны Америки. И оный бригантина осенью возвратится к Охотску для следования Шпанбергу в его экспедицию, ежели оная возобновится. А хотя б оный бригантин и не возвратился в Охотск осенью, то можно ему, Шпанбергу, прийти на Камчатку и на других судах, на боте «Гаврииле», и на новопостроенном при Охотске галиоте, и на малом большерецком судне и при Камчатке взять бригантин в путь свой.
А г-ну капитан-командору следовать бы нынешним летом с обоими пакетботами до Камчатки, а впредь будущего 1741 года [в] лето следовать бы ему, г-ну капитан-командору, и мне при нем, от Камчатки к местам, лежащим от Камчатки меж зюйда и оста, чрез что, я чаю, было б поспешение к окончанию экспедиции нашей годом. Точно сего учинить г-н капитан-командор не смел, объявляя, что оное с данною инструкциею не согласно. А на пакетботах отправлению нашему учинили мешкоту и бывшие здесь в настоящую весну необычайные непогоды и нападшие глубокие снега.
Вашего высокографского сиятельства премилостивого государя всепокорнейший слуга
Алексей Чириков. Охотск.Глава 12
Описание острова, на котором мы зимовали и которому впоследствии мною было присвоено название острова Беринга, о нашем образе жизни там, а также о плавании оттуда на Камчатку и о прочих примечательных происшествиях.
После того как все больные были доставлены на берег, а прочие, кто хоть немного мог самостоятельно передвигаться, также высадились на берег, наше судно оставалось стоять на своих якорях до 28 ноября. В этот день ночью поднялась сильная буря с OSO, при которой все якорные канаты лопнули, а корабль был выброшен на берег неподалеку от места, где мы все разместились.
Немногие наши люди, остававшиеся еще на ногах, наблюдали это печальное зрелище, несомненный дальнейший шаг на пути к полной нашей гибели, но не могли подать судну никакой помощи.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});