Неограниченная подводная война, начатая весной 1916 года, заключала бы в себе гадательные факторы, как и всякий стратегически-политико-экономический план. Однако ныне мы можем сказать с большей уверенностью, чем когда-либо, что она породила бы в Англии примирительное настроение, которое, правда, не приняло бы, конечно, столь жалкого и неразумного выражения, как резолюция о мире, вынесенная нашим демократическим рейхстагом в 1917 году (для этого англичане слишком хорошие политики), но оказалось бы практически достаточным, чтобы обеспечить приемлемый для нас мир. Весной 1916 года нельзя было больше терять ни одного месяца не только вследствие расширения оборонительных мероприятий врага, но также и по причине уменьшения нашей собственной сопротивляемости. Когда после войны против судоходства продолжительностью самое большее в один год в Англии стала бы ощущаться нужда, моральное состояние и запас сил нашего собственного народа оказались бы еще на достаточно высоком уровне, чтобы позволить нам выждать действия этой нужды. О сокрушающей силе, которую возымела бы подводная война, будь она начата в тот момент, и о смертельной опасности, которая нависла бы тогда над Англией, говорит множество признаний самих англичан, которые наша демократия и другие заинтересованные круги тщетно пытаются предать забвению. Еще в 1917 году, т.е. с опозданием на целый год, мы стояли у самой цели и было ясно, что подводная война, начатая всего на полгода раньше, все-таки смогла бы еще сокрушить врага.
Так, например, «Экономист» от 7 сентября 1918 года писал: Хотя в то время немногие видели угрожавшую опасность, мы были очень близки к проигрышу войны, ибо забыли, что военное господство на морях теряет всякую ценность, если отсутствуют средства для использования этих подвластных морей… На протяжении последних четырех лет немцы однажды подошли ощутимо близко к выигрышу войны. Это было не весной 1918 года, когда армии Англии и Франции поколебались под германским натиском. Это произошло весной 1917 года, когда положение на суше казалось благоприятным. Немцы, разбитые на Сомме, отступили на линию Гинденбурга и вернулись на западном фронте к обороне. Россия еще являлась фактором в войне. И все же эта весна 1917 года была в действительности самым критическим и смертельно опасным моментом, который мы пережили с начала войны. Некоторое время казалось, что наш флот потерпел крах, а наши коммуникации, от которых зависело все, будут прерваны. Если бы потери Англии и Антанты в торговых судах продолжали оставаться так же велики, как в апреле, мае и июне 1917 года, то Германия выиграла бы войну до конца года. Однако флот… справился с подводной опасностью и сильно уменьшил ее действенность.
«Морнинг Пост» от 3 декабря 1918 года пишет: Если бы за неделю до начала войны Германия распределила свой мощный крейсерский флот по отдаленным морским путям, то это, возможно, привело бы нас к гибели и во всяком случае причинило бы нам очень тяжелые потери. Позднее германское морское командование так долго оттягивало морское сражение, имевшее целью решительно ослабить английский флот, что для этого стало слишком поздно… Далее, Германия пыталась достигнуть той цели, к которой ее не привело морское сражение, с помощью подводной войны. Эта была величайшая опасность, с какой пришлось когда-либо столкнуться нашей стране. Но благодаря нашей решимости, изобретательности и несказанно тяжелому труду Германия снова лишилась победы в момент, когда она уже почти была в ее руках.
Компетентный государственный деятель Киоцца Мани в ноябре 1918 года сделал следующее заявление в Палате Общин: В апреле 1917 года германские подводные лодки действовали столь успешно, что Англия была бы разорена в течение 9 месяцев, если бы уничтожение судов продолжалось тем же темпом.
Это сообщение агентства Рейтер от 15 ноября 1918 года может свести с ума германского патриота, если он представит себе, какое непонимание сущности подводной войны господствовало у нас и как оно задушило наше будущее, которое мы могли спасти в последний раз.
По моему мнению, своеобразие этого нашего внутреннего кризиса заключалось в том, что те гражданские деятели, которые надеялись на сносный исход войны, уповая не на силу нашего оружия, а на борьбу Вильсона за свободу морей и на предполагаемую волю Англии к соглашению, не ограничивались этим политическим убеждением и считали необходимым подкрепить его собственными рассуждениями на специально-морские и технические темы. Противореча всем авторитетным специалистам, они осмеливались утверждать, что в исторический момент весной 1916 года «у нас было еще слишком мало подлодок». Эти лица с Вильгельмштрассе и из редакции «Франкфуртер Цейтунг» с претенциозной уверенностью заявляли в феврале 1917 года: Мы начинаем подводную войну, правильно выбрав момент, ибо теперь мы имеем достаточно подводных лодок.
Когда же отложенная по их вине подводная война не дала тех быстрых результатов, которые, по утверждению специалистов, она принесла бы годом раньше, эти люди не лишились своей наглости; вместо того чтобы устыдиться, когда вследствие вызванной ими проволочки действие подводных лодок было решительно ослаблено{225}, они снова стали осуждать подводную войну в целом вопреки позиции, занятой ими самими в начале 1917 года! Чтобы помять, какую игру вели они с войной на море в тот час, когда решалась судьба Германии, нужно представить себе, что случилось бы, если бы суждения журналистов, дипломатов и парламентариев сделались решающими в вопросах стратегии сухопутной войны. Но в жизненно важном вопросе о морской войне у немцев все было дозволено. Вместо того чтобы ограничиться американским вопросом, политическую важность которого я всегда сознавал, немец со свойственным ему инстинктом самоуничижения успокаивал себя формулой: В 1916 году нам недоставало подлодок. Подобно тому как в оправдание уклонения от морского боя из меня сделали козла отпущения, объявив материальную часть флота якобы недоброкачественной, те, кто из страха перед Вильсоном не решились на подводную войну, теперь стали сваливать вину за это перед самими собой и всем миром на слишком малое число подводных лодок. Эти слухи, распространявшиеся повсюду, были тем средством, с помощью которого дипломатические и демократические пособники нашего имперского руководства помешали своевременному объявлению подводной войны и вместо нанесения быстрого, сильного, а следовательно, и наиболее гуманного по своему характеру удара, толкнули нашу страну на путь медленного угасания, продемонстрировав свою слабость и нечистую совесть{}an».
Фактически наш подводный флот 1916 года мог сделать гораздо больше, чем подводный флот 1917 года, что и было мною предсказано еще в феврале 1916 года. В подводной войне важно не количество подводных лодок, а лишь число потопленных судов. Эффективность подлодок падала пропорционально усилению оборонительных средств противника. Но наши любившие проволочки политики были слишком мудры, чтобы понять столь простую истину. На проведение указанных мероприятий требовались годы; и эти годы мы подарили противнижу. Добиться победы в подводной войне мы могли только в течение определенного периода времеюи; этот период мы пропустили из страха и надежды на Вильсона. Доказывающие это потрясающие цифры во время войны не могли быть преданы гласности, что давало противникам подводной войны возможность искажать ее результаты. Из множества доказательств я приведу всего лишь один факт.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});