Читать интересную книгу Групповые люди - Юрий Азаров

Вот типичная сталинская игра "Щелкунчик". Всеобщее ощущение праздника. Много света. Играющие по местам. На сцене появляется секретарь Ленинградского обкома Кузнецов, молодой, красивый, умный. Согласно правилам игры он должен ринуться в первую очередь к вождю, поприветствовать его, а затем войти в хор статистов. Но Хозяин делает игровой импровизированный ход: "А я вас не приглашал!" И отвернулся. Немая сцена статистов, все отворачиваются от Кузнецова, хотя знают, что Кузнецов был приглашен. Знают и другое: немилость означает не просто опалу. Немилость — это смерть. Затем проигрывается уход со сцены потемневшего Кузнецова и общее ликование маршалов, министров, секретарей обкомов. Все в сиянии света, надежд, защищенности. Игра завершена.

Среди игр с кодовым названием "Деревянные бушлаты" были совершенно фантастические. Вот игра "Стрелять — не стрелять". Фашисты наступают, а впереди себя гонят детей, стариков и женщин. Играющие Жуков, Жданов, Хрущев, Микоян озадачены: "Не стрелять?" Сталин раскуривает трубку. Улыбается: "А вы что скажете, товарищ Шапошников?" — "Дети ведь", — отвечает начальник Генерального штаба. "А вы что думаете по этому вопросу?" — обращается он к Микояну и Хрущеву. В недоумении оба. "А я вам скажу, что надо делать и о чем надо думать. У нас здесь не учебные игры, а на карте стоит судьба первого в мире социалистического государства. Мы проигрываем главным образом оттого, что много сентиментальничаем. Надо стрелять в детей, в женщин, в стариков. Немедленно стрелять".

Дьявольский разум Сталина разработал многочисленные игровые формулы, чтобы до конца утвердиться в своей исключительности. Сталинские смертоносные игры не знали обратного хода. Боевой генерал Качалов погиб 4 августа 1941 года от прямого попадания снаряда, тем не менее он после смерти был приговорен к расстрелу с конфискацией лично ему принадлежащего имущества и лишением наград. Игра "Предатель Родины" была весьма популярной и создавала различные варианты напряжения в неформальной сфере общения.

Однако не следует думать, что Сталин вытравил из игры все ее радостные и беззаботные свойства. Игровой мир в кремлевских застенках был широк и многогранен, а игровое пространство причудливо и красочно. Игры состояли как бы из двух частей. Первая — решение логических задач; вторая — отдых-вакханалия.

В игре с общим названием ТП[80] фактически было несколько игр. ТП напоминала матрешку: игры нанизывались одна на другую, и у каждой был свой дирижер. Этот момент и привлек Раменского. Первая матрешка — игра-пугалка — началась так. Ворошилов объявил:

— Сегодня у нас три события: день рождения Ленина, двадцать лет со дня речи товарища Сталина "О правом уклоне в ВКП(б)" и третье — вышел наконец-то двенадцатый том сочинений нашего вождя… — Ворошилов рассказал о загнивании капитализма, о врагах, которые могут быть рядом и которых надо повесить, утопить, разорвать в клочья, их семьи пустить по миру. Ворошилов ругался последними словами и закончил вступительную речь так: — Я не теоретик. Я практик и никогда не вилял и был участником борьбы, которую возглавлял наш вождь сразу после смерти Ленина.

— И до смерти, — поправил Каганович.

— Возглавил еще до Октября, — поддержал Кагановича Берия.

— Возглавил еще до того, как возглавил, — уточнил Хрущев.

Игра набирала силу, играющим писались очки.

А Ворошилов снова с грозным лицом стал запугивать сидящих — этого требовала игра-пугалка. Он рычал охрипшим голосом. (Раменский представил, как Багамюк в роли Ворошилова будет импровизировать, как со сцены крикнет: "Всем кадыки порву!") Я прочту из знаменитой речи только две строчки, с которыми я не могу расстаться, эти строчки у меня в каждой клетке мозга. Я зачитаю их: "У нас не семейный кружок, не артель личных друзей, а политическая партия рабочего класса. Нельзя допускать, чтобы интересы личной дружбы становились выше интересов дела". Ворошилов, у которого, должно быть, горло пересохло, поперхнулся, и Поскребышев поспешил подать ему стакан воды. Застолье будто сникло. Матрешка сработала. Улыбался только один человек. Он был доволен первой игрой. А Первый маршал продолжал путать:

— Я и себе этот вопрос задал и ответил словами речи товарища Сталина: "Если старый большевик свернул с пути революции, или опустился, или потускнел политически, пускай он мне будет хоть братом, хоть родным сыном, а я его собственноручно расстреляю!"

Сидящие улыбнулись. Таких слов не было в тексте сталинской речи: их придумал сам Ворошилов. Для большего эффекта гасился свет, и Ворошилов палил из двух пистолетов в сидящих напротив, разумеется холостыми патронами. Снопы огня летели в разные стороны. Играющие падали со стульев, что-то кричали, а кто-то исступленно хохотал.

Когда Раменский знакомил с текстом осужденных, Багамюк орал благим матом: "Я буду играть эту роль, и шоб дурка была настоящая!"

— Ты нас не пугай, Клим, — улыбнулся Сталин, когда зажгли свет. — У нас все-таки праздник. Давайте выпьем, товарищи, за всех, кто с нами, за настоящую дружбу, ты это хотел сказать, Климентий?

— Это, — вырвалось у маршала, и он осушил бокал.

Вторая матрешка — игра "Смертельная задача" — была проведена Ждановым. Эта игра требовала напряжения ума, изворотливости, любой мог подловиться и потом быстро сойти с арены. На экране показывали трофейный фильм "Заговор генералов": на крюках висели фашистские маршалы, адмиралы и полковники, играющие старались не глядеть на их паршивые лица, но все равно игрой был предусмотрен и этот эффект — для напряжения, для охотничьего азарта. И это место сильно понравилось Багамюку, и он предложил даже живьем подвесить кого-нибудь из обиженников: играть так играть, сучье вымя! А Жданов между тем задавал смертельную задачку:

— Когда я впервые познакомился с рукописью товарища Сталина, то подумал: "А надо ли снова вспоминать о ленинском так называемом письме-завещании? Надо ли так широко цитировать нашего матерого врага Троцкого?" Как вы считаете? С текстом все ознакомились?

Вот в этот момент игра несколько резко переходила в неигру: иллюзии отступали на задний план, точно матрешка оживала, выхватывала самую настоящую бритву и — по кадыкам сидящих, будто предупреждая: лесть нам тоже не нужна. Он не любит словоблудия. Дело надо предлагать. Первым ринулся в сражение Каганович:

— Не слишком ли мы расшаркиваемся здесь перед этой сволочью? У нас выработалась одна принципиальная линия, которую разделяют народ и партия. Это линия беспощадности к врагам. Может быть, есть смысл подумать о том, чтобы не цитировать Троцкого, который оскорбительно говорит о Ленине, называя его "профессиональным эксплуататором всякой отсталости в русском рабочем движении"? Это не просто оскорбление Ленина. Это ходовой ярлык, который наши враги, в особенности сионисты, пытаются приклеить руководству нашей партии. Они, видите ли, носители культуры, а мы с отсталым рабочим классом и невежественным крестьянством — против культуры. И здесь следовало бы с особенной силой подчеркнуть, что мы действительно против буржуазной, продажной, вероломной культуры. Что касается письма Ленина, то по крайней мере надо исполнить и здесь его завет — не публиковать завещания. Мы все должны заботиться сейчас, как никогда, об авторитете нашей партии, об авторитете товарища Сталина.

— А что вы скажете по этому вопросу, Георгий Максимилианович?

Маленков встал, раскрыл два сталинских тома, поправил закладки в одном из них и сказал:

— Мне кажется, надо в диалектическом единстве рассматривать две речи товарища Сталина — "Троцкистская оппозиция прежде и теперь" от 23 октября 1927 года и "О правом уклоне в ВКП(б)", произнесенная на апрельском Пленуме 1929 года. Обе речи начинаются с выяснения "мелких" вопросов, касающихся личных моментов внутрипартийной борьбы. Товарищ Сталин нашел удивительно точные слова для того, чтобы раскрыть всю гнусность вождизма оппозиционеров. Поэтому в речи 1927 года напомнил, что оппозиционеры сконцентрировали все свои силы для борьбы против Сталина, прямого продолжателя дела Ленина. Я процитирую: "Да что Сталин, Сталин человек маленький. Возьмите Ленина. Кому не известно, что оппозиция во главе с Троцким вела хулиганскую травлю Ленина. Можно ли удивляться тому, что Троцкий, так бесцеремонно третирующий великого Ленина, сапога которого он не стоит, ругает теперь почем зря одного из многих учеников Ленина — тов. Сталина" (том десятый, страница сто семьдесят третья)… Мне кажется, здесь сразу проведен водораздел: с одной стороны, партия, Ленин и Сталин, а с другой стороны — взбесившиеся "культурные личности", с непомерно раздутым буржуазным самолюбием, чванством, самовосхвалением. А теперь о завещании Ленина. Я считаю, правильно поднят этот вопрос. Напомню, что и по сей день изданная бывшим американским коммунистом Истменом книга под заглавием "После смерти Ленина", где он очернил партию и ее Центральный Комитет, рассказывает о том, что ЦК нашей партии все еще скрывает завещание Ленина. Товарищ Сталин в десятом томе рассказал о том, как члены Политбюро обратились к Троцкому с предложением отмежеваться от Истмена, что Троцкий и сделал на страницах журнала "Большевик", в шестнадцатом номере в сентябре двадцать пятого года. Считаю, что товарищ Сталин слишком широко процитировал Троцкого, который писал: "В нескольких местах книжки Истмен говорит о том, что ЦК "скрыл" от партии ряд исключительно важных документов, написанных Лениным в последний период его жизни (дело касается писем по национальному вопросу, так называемого "завещания" и пр.); это нельзя назвать иначе как клеветой на ЦК нашей партии. Из слов Истмена можно сделать тот вывод, будто Владимир Ильич предназначал эти письма, имевшие характер внутри организационных советов, для печати. На самом деле это совершенно не верно… Никакого "завещания" Владимир Ильич не оставлял, и самый характер его отношения к партии, как и характер самой партии, исключал возможность такого "завещания". Под видом "завещания" в эмигрантской и иностранной буржуазной и меньшевистской печати упоминается обычно (в искаженном до неузнаваемости виде) одно из писем Владимира Ильича, заключавшее в себе советы организационного порядка. XIII съезд партии внимательнейшим образом отнесся и к этому письму как ко всем другим и сделал из него выводы применительно к условиям и обстоятельствам момента. Всякие разговоры о скрытом или нарушенном "завещании" представляют собою злостный вымысел и целиком направлены против фактической воли Владимира Ильича и интересов созданной им партии".