Разумеется, были и люди, которые выигрывали от княжеских новшеств. Прежде всего это те, кого князь приблизил к себе, — его «дворские», то есть люди, принадлежавшие его княжескому «двору»: разного рода слуги, «детские», «милостинники», полностью зависевшие от него лично, иногда даже люди несвободные, рабы, или же пришлецы из чужих земель, — словом, та самая «дворня», о которой с таким отвращением писал Ключевский. Их влияние на дела княжества возросло многократно. Примечательно, что сам термин «дворяне» в значении «люди, приближенные к княжескому двору» впервые встречается в летописях именно в связи с историей Андрея Боголюбского{344}. Им, «дворянам», Андрей поручал многие дела управления своей волостью, их ставил на ключевые места в княжеской администрации, они же зачастую творили суд и расправу. Разумеется, они и обогащались в первую очередь — иначе в истории, увы, не бывает. Но парадокс заключается в том, что именно из среды этих, наиболее близких князю людей и вышли участники заговора 1174 года, его непосредственные убийцы. Впрочем, парадокс ли это? Или перед нами ещё одна историческая закономерность?
Что это были за люди? О некоторых из них сохранились кое-какие сведения — в той же летописной повести, что рассказывает об убийстве Андрея Боголюбского.
Вот, например, Яким (Иоаким) Кучкович, которого летописец называет «возлюбленным слугой» князя. Мы уже говорили о том, что Кучковичи принадлежали к местному провинциальному боярству и имели прочные корни в Суздальской земле. Но с князем Андреем Юрьевичем Якима и его брата связывали прежде всего личные узы, узы свойствá. Если верно, что их сестра была женой Андрея (как мы предположили, первой из жён), то они приходились князю шурьями. Кучковичи очень давно были в чести у Андрея: вспомним, что это они «лестию подъяша» его из Вышгорода, то есть призвали в Суздальскую землю, и произошло это ещё при жизни Юрия Долгорукого. Такое не забывается! К клану Кучковичей принадлежал и их зять, некий Пётр, — соответственно, также свояк Андрея. Летопись именует его «началником убийцам», что свидетельствует об очень высоком его социальном положении. Своё влияние на князя клан этот сохранил и после смерти Кучковны и повторной женитьбы Андрея. Но, находясь так близко к князю, все они оказались в полнейшей зависимости от него. И вот итог: незадолго до своей гибели князь за какую-то вину велел казнить Якимова брата. Согласно летописной повести об убиении князя Андрея Юрьевича (в версии Ипатьевской летописи), именно это стало причиной организации заговора против него. Яким, «дьяволим научением», устремился к своим единомышленникам, «злым советникам» на будущее убийство, и поведал им о случившемся. Мы не знаем причин, по которым Андрей расправился с его братом: был ли тот и в самом деле виноват («некое бо зло сотвори», — пишут о нём поздние летописцы), имели ли место в отношении его клевета, произвол князя или, как считают некоторые исследователи, Андрей узнал о действительно готовящемся заговоре, в который и был вовлечён Кучкович. Сейчас для нас важнее другое: подобная участь могла ожидать любого из ближайшего окружения князя. «Советники» Якима не сомневались в этом и легко поверили ему, когда он возгласил им:
— Днесь того казнил, а нас заутра!..
Потому-то, по летописи, они и начали «промышлять» о князе.
А вот очерченный всего несколькими штрихами портрет другого заговорщика — выходца из совсем другой социальной среды. Это некий Анбал Ясин, который был княжеским ключником. Ясин — не имя, а прозвище, указание на этническую принадлежность ключника («ясин родом», сказано про него в другом месте): он был «ясом», то есть осетином. Из осетинского языка может быть объяснено и его имя, означающее: «соратник», «товарищ по походу»{345}.[184] Каким образом Анбал оказался при дворе князя Андрея и вообще на Руси, неизвестно[185], но князь, как видим, доверил ему очень важную, ключевую во всех смыслах должность при своём дворе. Ключник имел доступ не только в сокровищницу, но и в опочивальню князя: «тот бо ключь держашеть у всего дому княжа, и надо всими волю ему дал бяшеть [князь]», — свидетельствует летописец. Именно доступ в княжескую «ложницу» позволил Анбалу выкрасть накануне убийства меч Андрея и тем самым обречь князя, ставшего безоружным, на верную гибель. Человек этот не имел никаких корней в Русской земле — но, может быть, именно поэтому Андрей и приблизил его к себе? Ведь у пришлого человека, в отличие от местного, нет многочисленной родни рядом, а значит, по логике князя, ему некому потакать, благоволить; он ни от кого не может зависеть, кроме как от князя. Ну а о том, как распорядился Анбал свалившейся на него властью, мы узнаём из того же летописного рассказа. Оказывается, он никогда не забывал о собственной выгоде — ни при жизни князя, ни после его злодейского убийства. Когда уже после совершённого преступления Анбала встретил упомянутый выше Кузьма Киянин, «ясин» был одет в «оксамиты», то есть роскошные бархатные княжеские одежды, — очевидно, выволоченные из княжеских сундуков. Кузьма принялся укорять его:
— Помнишь ли, жидовине, в которых порътех пришел бяшеть? Ты ныне в оксамите стоиши, а князь наг лежить!..
(«Жидовине» здесь — ругательство, такое же, как «еретиче» и «враже», обращенные к Анбалу чуть раньше тем же Кузьмой.)
И, как ни странно, слова эти подействовали на бывшего ключника. То ли чувствуя угрызения совести, то ли желая продемонстрировать щедрость и полноту своей власти, смешанные с высокомерием, он сбросил ковёр и «корзно» (плащ), чтобы завернуть в них тело убитого князя. Очевидно, эти вещи были малой толикой того, что было награблено им и вывозилось в ту минуту с княжеского двора. Но многие запомнили, в каком виде явился во Владимир этот чужеземец, как начинал свою карьеру у князя — чуть ли не оборванцем, облачённым в какие-то обноски. Что ж, история в общем-то знакомая, повторяющаяся из века в век и при дворах всех, без исключения, «самовл астцев»…
(Ещё одним участником заговора стал некий Ефрем Моизич, которого многие историки тоже сочли иноземцем, а именно евреем[186]. Но непривычно звучащее отчество — аргумент для такого вывода всё же недостаточный. Тем более что оно, отчество, могло быть передано и с ошибкой: ведь само это имя присутствует не во всех ранних летописях, но лишь в Радзивиловской и примыкающих к ней. С уверенностью об этом Ефреме можно сказать лишь одно: судя как раз по тому, что его имя сопровождено отчеством, он был человеком знатным, а не слугой или «детским». Впрочем, само по себе присутствие иудеев в древней Руси не вызывает сомнений: источниками — как русскими, так и древнееврейскими — они надёжно зафиксированы в Киеве, Чернигове, на Волыни{346}. Вполне могли присутствовать евреи и во Владимире на Клязьме. Но вот могли ли они входить в окружение князя Андрея Юрьевича, — сказать трудно.)
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});