Затем, не давая себе труда скрыть презрение, он крикнул:
— Эй вы, мокрые курицы, не все еще потеряно! Ваш король, никогда вас не обманывавший, сумеет вытащить вас и из этой переделки. Во что бы то ни стало надо раскочегарить эту проклятую посудину и не дать отрезать нас от берега… Машина пока держится хорошо.
Старый пароходик рванулся вперед, машина кашляла и кряхтела, но исправно несла свою службу.
Скорость снова увеличилась, и беглецы, переходя от отчаяния к надежде, испустили триумфальный клич.
Но это была мимолетная вспышка торжества.
Десять минут спустя прозвучал вопль отчаяния, заставивший всех содрогнуться:
— Больше нет древесины!
— Тысяча чертей!.. Нету дров!.. Мы пропали!..
— Тихо! — прикрикнул Бамбош. — Хватайте топоры и рубите все деревянное, что есть на борту.
— Да, да, верно! Ты прав, Бамбош! Ах ты хитрец! Да здравствует Бамбош! Да здравствует Король Каторги!
— Хватит!.. Хватит!.. — остановил их Бамбош, которому претили и их бездумный энтузиазм, и внезапные вспышки отчаяния. — Будете глотку драть, когда окажетесь в безопасности. А пока марш! За работу!
Все имеющиеся на борту топоры и пилы набросились на дерево — началась варварская работа разрушения. Балки, брусья, переборки — все трещало, падало, превращалось в щепки, градом сыпавшиеся на люк, ведущий в машинное отделение, угрожая убить или ранить механика и его помощников.
Возбужденные жаждой разрушения и страхом, бандиты вопили как сумасшедшие:
— Поддай пару! Поддай! Поддай!
Но эта древесина не выделяла столько тепла, как красное дерево, и не могла обеспечить того же количества пара. Давление, вместо того чтоб возрастать, заметно падало. Уже виден был корпус приближавшегося к ним крейсера.
И тут Бамбоша осенила идея. В его высоком голосе зазвучали металлические нотки:
— Тащите сюда бочонки тростниковой водки и жира!
Продукты питания были размещены на носу, под небольшим навесом, где в ненастье прятались негры, сопровождающие партии скота.
Бочонки подкатили к машинному люку. Бамбош схватил топор и вышиб днище одного бочонка. Куски солонины разлетелись по палубе.
Каторжники решили, что Король Каторги решил их накормить — желудки, опустошенные морской болезнью, властно требовали пищи. Однако иллюзии были непродолжительными. Бамбош, всегда подающий пример и без колебаний идущий вперед не щадя себя, схватил кусок сала весом фунтов двадцать и закричал:
— Бросай его вниз!
Сало полетело в машинный отсек и шлепнулось к ногам механика.
— Великолепная мысль!
Сразу же, без предварительных объяснений, поняв идею главаря, механик наколол сало на металлический стержень и отправил его в топку. Жир затрещал, стал плавиться и вспыхнул, громко шипя.
— Будет у нас паровая тяга! Вперед! — заорал Бамбош.
— Будет-то будет, если не взлетим на воздух, — проворчал механик.
— Заткнись! Я удваиваю тебе плату!
— Ладно, Бамбош… Ты — человек честный, на тебя работать одно удовольствие.
— Мы побеждаем!.. Наша берет! — вопили бандиты, наблюдавшие за продвижением крейсера.
Тот же, желая под прямым углом перерезать путь этому подозрительному судну, не приветствующему военный корабль, и впрямь рисковал тем, что оно от него уйдет.
Но теперь крейсер открыто устремился в погоню, извергая из трубы клубы черного дыма.
Безусловно, крейсер шел из Ояпоки, и погоня заставила его повернуть через фордевинд[143]. Однако находился он сейчас от «Тропической Пташки» километрах в трех — на море чрезвычайно трудно определять расстояния. И эта относительная дистанция успокаивала беглецов, как, впрочем, и необычайная скорость, развиваемая их старой посудиной.
Но радовались они недолго. Несмотря на все усилия механика и кочегаров, несмотря на солонину и древесину, несмотря ни на что, «Тропическая Пташка» в третий раз замедлила ход.
— Еще одно усилие, последнее! — закричал Бамбош.
Солонины больше не было. Он приказал:
— Тащите сюда тростниковую водку!
Из бочонка выбили затычку и налили водку в деревянное корыто, из которого поили скот и где плавал всякий мусор.
— Кочегары! — позвал Бамбош.
Из машинного отделения вылезли, голые, с обожженными лицами, два кочегара и как привидения явились на мостике.
— Пейте! — велел Король Каторги.
Они припали к корыту, как быки, и сделали по громадному глотку.
— Отлично, вот вы и подзарядились, — продолжал Бамбош, — а теперь спустите это вниз и выплесните остальное в топку.
— Бог мой, — прорычал один, — как будто молнию проглотил!..
— Не бойся и давай действуй. У Бамбоша котелок варит!
Каторжники спустились к топке, где механик тоже жадно припал к корыту и лакал, пока у него не перехватило дыхание.
— Взорвемся, так хоть не натощак! — сказал он, оторвавшись от пойла.
Механик зачерпнул полное ведро и со всего маху выплеснул содержимое в топку, где, потрескивая, пылали дрова и куски солонины. Яркое голубоватое пламя взметнулось на метр, языки его чуть не лизнули босые ноги кочегаров. Изнутри металлического организма раздался ужасный гул.
Механик снова выпил тростниковой водки, дал напиться своим людям, вновь наполнил полотняное ведро и выплеснул во вторую топку, приговаривая:
— Что полезно человеку, то и машине не повредит! Примем еще по одной.
— Верно говоришь, — одобрил кочегар. — Если уж взлетать, то хоть под газом.
А наверху, на палубе, раздавались крики — там разыгралась настоящая битва. Перевозбудясь от вида текущего рекой алкоголя, не в силах постичь, что обожаемая ими жидкость вся должна уйти в машину, каторжники потребовали выпить. Ах, совсем понемножку, всего-то по глоточку. Бамбош решительно ответил:
— Нет!
Его просили, его умоляли, ему угрожали.
— Жалкое дурачье! — взревел, рассвирепев, Король Каторги. — Этот спирт — кровь для машины, ее скорость, энергия, жизнь…
Среди каторжников был один, горланивший громче всех, его голос перекрывал голос Бамбоша. Молниеносным движением Король Каторги схватил топор. Лезвие топора обрушилось на голову негодяя, раскроив ее. Несчастный рухнул как подкошенный на покрытую нечистотами палубу.
— Кто следующий? — спросил Бамбош.
В его голосе и движениях чувствовался вызов.
Однако этот страшный пример разом погасил все желания. Никого больше не мучила жажда.
А бедный старенький пароход, напившись за всех, заметно поддал ходу. Он мчался сейчас, как обезумевшая лошадь, которая не остановится, пока не упадет замертво. Из его слишком узкой трубы столбом бил черный дым и сыпались искры. Его каркас чуть ли не на части распадался, в какие-то мгновения казалось — развалится, треснет, скончается старый пароход, камнем пойдет ко дну… Камера машины напоминала домну. Раскаленный добела толь вылетал из трубы вместе с шипящими струями пара.