промедления, Аристотель сразу же, ещё до намеченной поездки во Владимир, принялся ломать остатки устоявших от разрушения стен. Да сотворил это так быстро и таким невиданным прежде на Руси способом, что зеваки ахнули. Сначала не могли понять в чём дело, почему на Соборной площади вкопали в землю три мощных, очищенных от ветвей дерева и верхушки их соединили вместе. Но когда к ним привязали на крепких верёвках, как на качели, здоровенный дубовый брус, обитый по краю железом, начали догадываться: таким образом татары в старые и не совсем старые времена рушили стены русских крепостей при осаде. Так и случилось: подвешенный брус раскачали, и он, врубившись несколько раз в стену, довольно легко разбил её, лишь пыль долго ещё висела в воздухе.
Столь же необычно и в то же время просто порушил зодчий и оставшиеся торчать обломки стены: подпёр их поленьями и поджёг, после чего они с такой же лёгкостью, как и стены, рассыпались под ударами молотов. Потом Аристотель, тщательно вымерив и высчитав, приказал копать рвы для фундамента — глубокие, в две сажени и более. А сам несколько дней бродил с русскими мастерами за посадом в поисках подходящей глины; та, которую использовали для приготовления кирпича его предшественники, по его мнению, для большого строительства не годилась. И нашёл. Совсем недалеко от крепости, за Андрониковым монастырём. Здесь же рядом устроил печи для обжигания кирпича. Формы для его изготовления заказал новые, более узкие и длинные, чем прежде делали местные мастера. От Кривцова и Мышкина ничего не скрывал: объяснял, отчего у них стены слабые получились, что надо делать, чтобы материалы прочнее были, показал им, как надо правильно обжигать кирпичи и целые блоки, как растворять известь. Сначала общались через переводчика, но вскоре уже вполне понимали друг друга и без посредников. Словом, за несколько недель управился Аристотель с подготовительными делами, загрузил народ работой, приказал всё готовить для строительства и отбыл во Владимир и другие русские города — смотреть предложенные ему образцы русского зодчества.
В семье же государя тем временем разыгралась трагедия: тяжело заболела их дочка-первенец Елена и, пометавшись пару дней в жару, умерла. Узнав о том, Иоанн поспешил в детскую комнату, где застал горько рыдающую кормилицу, полюбившую девочку как родную, плачущих нянек, нескольких Софьиных боярынь и саму Софью. Она сидела рядом с кроваткой, прижавшись лбом к деревянному краю спинки, глаза её были воспалены, но она не плакала. Только что девочке наложили монеты на веки, перевязали ручки на груди, чтобы они застыли в нужной позе, а Софья всё ещё не могла поверить, что малышки больше нет в живых. Жгучая вина заполнила Софьину душу. Это она без радости приняла появление дочки на свет, уделяла ей совсем мало внимания, не одарила материнской любовью, не захотела кормить грудью. Это она старалась быть в первую очередь женой, а не матерью, бросила её совсем крохой, чтобы съездить с мужем в Ростов, это она делала всё, чтобы зачать нового ребёнка, сына.
Софья добилась-таки своего: второй ребёнок вскоре должен был появиться на свет, она с нетерпением ждала этого момента и даже успела обсудить с мужем, что назовут его Василием, в честь отца и деда государя. И малышка не захотела быть нежеланной для матери, она просто ушла из жизни. Господь покарал Софью...
Иоанн подошёл к кроватке, наклонился, поцеловал покойницу в лобик, недавно ещё пылавший от жара, а теперь холодный и посиневший, комок сдавил его грудь. Он успел полюбить это маленькое существо, ощутить своё родство с ним, испытал немало счастливых минут, прижимая её крохотное беззащитное тельце к своему сердцу, прикасаясь губами к её нежным атласным щёчкам. И не вырастет она больше, как мечтал он прежде, не будет носить нарядных платьев, не выйдет замуж... Грустно, печально.
Иоанн положил руку на плечо жены:
— Не уберегли...
— Это я, я во всём виновата, — неожиданно проговорила она, — я не уберегла её, я не любила её достаточно! — Из глаз Софьи, наконец-то, потекли очистительные слёзы.
— Не говори так, — поторопился утешить её супруг, погладив по покрытой чёрным убрусом голове. — Не убивайся, побереги себя, скоро тебе снова рожать, надо о следующем ребёнке думать.
— Я так и делала, и Господь наказал меня!
— Не говори так, царевна, — вытерла слёзы на своём лице боярыня-гречанка Елена, тёзка покойной. — Не у тебя одной дети умирают. Господь лучше нас знает, кому какую судьбу даровать. Стало быть, наша девочка на небесах нужнее, прямо туда и отошла, пока ещё согрешить не успела. Не плачь, тебе надо дитя здоровенькое родить, не доставляй ему горестей.
Словно в поддержку слов Елены, ребёночек в Софье резко зашевелился, и она машинально схватилась за живот, а затем и за поясницу, в которую отдало резкой болью. Она застонала, и встревоженные боярыни окружили её. Отстранили супруга и проводили царевну в опочивальню, помогли прилечь на кровать. Муж проследовал за ней, присел рядом:
— Не схватки? — спросил он встревоженно.
— Нет, нет, рано ещё, не должно быть...
Ночью 28 мая 1475 года у государя родилась вторая дочь, которую по его желанию назвали Феодосией. А утром тихо и печально похоронили малютку Елену. Митрополит отстоял по ней молебен, на котором непривычно печальный и молчаливый присутствовал государь со своим сыном-наследником.
На этот раз Софья побоялась роптать на то, что у неё родилась дочь. Смерть первого ребёнка напугала её, напомнила о всевластии Спасителя, о Его всевидящем оке.
«Стало быть, не достойна я сына, не заслужила его», — говорила себе царевна, лёжа на своей просторной кровати рядом с новорождённой крохой, у которой был прекрасный аппетит. На этот раз Софья решила сама кормить её, хотя бы первые месяцы. И не протестовала против того, что Иоанн дал ей имя Феодосия.
Поездка в конце прошлого лета с мужем в Ростов, где она, собственно, и зачала вторую дочь, вполне успокоила её. Ни слуху ни духу ни о какой сопернице нигде не было. Мало того, великая княгиня наконец-то отважилась спросить у Иоанна о рязанской княжне. Тот совершенно спокойно, без малейшей тревоги и удивления, ответил, что Феодосия — названая его сестра, что воспитывалась она вместе с его братом и сёстрами в тереме матушки, и он любил её, как и остальных своих близких. Где она теперь, почему Софья её не видела? Потому что она теперь у себя на родине, в Рязани, в монастыре.
Иоанн говорил неправду, чтобы