Читать интересную книгу Ельцин - Тимоти Колтон

Несмотря на все страхи, голосование во втором туре прошло, как планировалось. Ельцин получил 40 208 384 голоса — примерно на 5 миллионов меньше, чем в 1991 году, но достаточно, чтобы победить Зюганова с 54 % против 41 %. Ельцин одержал победу в 57 из 89 регионов, улучшив свои показатели 1991 года в отдельных областях и во многих национальных республиках, но потеряв голоса в «красном поясе» и мусульманских республиках Северного Кавказа. Между этапами голосования Ельцин набрал 19 %, а Зюганов — только 8 %. Разделение людей по вопросу о выборе между возвращением к коммунизму или бегством от него во втором туре произошло еще более четко: более 90 % тех, кто поддерживал новую политическую систему, проголосовали за Ельцина, в то время как 80 % тех, кто хотел восстановить коммунизм, отдали свои голоса Зюганову. Большая часть тех, кто в первом раунде поддерживал некоммунистических кандидатов (кроме Жириновского), теперь проголосовали за президента: Ельцина поддержали 57 % сторонников Лебедя, 67 % сторонников Явлинского, 30 % сторонников Жириновского и 57 % тех, кто голосовал за остальных кандидатов[1387].

Политическое возрождение Ельцина вполне удалось, но его физическое состояние было катастрофическим. Он вступал во второй срок на посту Президента России в противоречивой обстановке: звезды одновременно и обнадеживали, и обескураживали его. Ночью 3 июля родственники и друзья обнимали Ельцина со слезами на глазах и дарили ему цветы. Он одержал «фантастическую, удивительную победу». Он был бы рад станцевать джигу, и можно полагать, что он не прочь был бы поднять стакан, но это ему оказалось не по силам: «Лежал на больничной койке, напряженно смотрел в потолок»[1388]. Напряжение было вполне оправданным: Ельцину предстояло вести Россию к прогрессу, будучи ограниченным плачевным состоянием своего здоровья и структурой власти, которая со времени его первого срока претерпела немало изменений, как явных, так и едва уловимых.

Глава 15

Осень президента

Четвертый доказанный инфаркт, случившийся с президентом 26 июня 1996 года, был самым обширным, и последовал он непосредственно на фоне множества симптомов, указывающих на то, что дни Ельцина сочтены[1389]. Консилиум из десяти врачей, наблюдавших за ним в ходе избирательной кампании, 20 мая направил Александру Коржакову письмо, в котором они предупреждали об «изменениях отрицательного характера» в состоянии здоровья президента, явившихся результатом «резко возросшего уровня нагрузок, как в физическом, так и в эмоциональном плане» и нехватки сна (во время кампании Ельцин спал по три-четыре часа). «Подобный режим работы представляет реальную угрозу здоровью и жизни президента», говорилось в письме. Коржаков по неясной причине скрыл это послание, но информация все-таки стала известна Ельциным[1390]. Эльдар Рязанов, бравший у Ельцина интервью для телевидения, 2 июня увидел «другого человека», мало похожего на того, с кем он беседовал в прошлый раз, в ноябре 1993 года: с землистым цветом лица, измученного, мрачного. Если бы соперники президента получили доступ к неотредактированной записи интервью, то, как считает Рязанов, Ельцина никогда не выбрали бы: «Когда уехал, я был обескуражен: если он выиграет, Боже мой, кому же попадет Россия, в чьи руки, понимаете?»[1391] И все же он проголосовал за Ельцина.

Вторая инаугурация, состоявшаяся 9 августа, была скромной в сравнении с июлем 1991 года. От планов выступить второй раз с инаугурационной речью пришлось отказаться. Церемония проходила в Кремлевском дворце съездов, а не при дневном свете на Соборной площади, как планировалось. На сцене Ельцин, выглядевший одутловатым и в то же время хрупким, за 45 секунд принес присягу, держа руку на тексте конституции и не отрывая глаз от телесуфлера, который помогал ему выдерживать паузы. Спикер верхней палаты парламента Егор Строев возложил на шею Ельцина президентскую цепь[1392]. Все произошло за 16 минут.

«Понимая свое состояние, Б. Ельцин очень волновался. Осознание того, что все позади, что вступление в должность состоялось, как бы открыло второе дыхание. После официальной церемонии на государственном приеме присутствовавшие немало удивились тому, что увидели совсем другого человека. Он вошел в зал довольно быстрым шагом, с подъемом произнес краткий тост, даже пообщался с некоторыми приглашенными. И спустя примерно полчаса уехал. Как бы там ни было, для всех, кто стал свидетелем официального начала второго президентского срока Б. Ельцина, стало очевидно, что нездоровье лидера превратилось в один из основных факторов российской политики»[1393].

16 июля Ельцин сделал руководителем Администрации Президента Анатолия Чубайса, главного идейного вдохновителя своей избирательной кампании, а Николая Егорова, единомышленника разжалованного Коржакова, снова назначил губернатором Краснодарского края[1394]. Журналисты стали называть Чубайса российским «регентом». Премьер-министром остался Виктор Черномырдин, кандидатуру которого Госдума безропотно утвердила 10 августа.

Базовая тема следующих шести месяцев не была связана с политикой: Ельцин боролся за свою жизнь и выздоровление. К июлю инъекции тромболитиков облегчили его нестабильную стенокардию. После того как в августе состоялась его инаугурация, в Московском кардиологическом центре был проведен набор медицинских обследований, в том числе и коронарная ангиография, от которой он отказался в 1995 году. Немецкие хирурги, к которым обратился канцлер Гельмут Коль, посоветовали российским специалистам провести аортокоронарное шунтирование, и сделать операцию за границей. Консультации с членами семьи проходили нелегко, потому что директор московской клиники Евгений Чазов был тем самым человеком, кто по поручению Политбюро наблюдал за состоянием здоровья Ельцина после его «секретного доклада» в 1987 году (Чазов в то время работал министром здравоохранения СССР). Некоторые врачи опасались того, что Ельцин не выдержит шунтирования, и надеялись ограничиться баллонной ангиопластикой. Чазов считал, что риск «колоссальный», но Ельцину следует на шунтирование пойти[1395]. Его показатель фракции выброса крови из левого желудочка — стандартный показатель эффективности работы сердца — был 22 %, тогда как у здорового человека он составляет от 55 до 75 %. Без медицинского вмешательства Чазов и другие врачи давали человеку с такими симптомами от 1 года до 2,5 года жизни. Они сообщили родственникам, что либо нужно делать операцию, либо Ельцину придется ограничить физическую активность несколькими часами в день и полностью отказаться от любых нагрузок и поездок, то есть превратиться из реального президента в номинальную фигуру.

Ельцин был исполнен дурных предчувствий по поводу опасностей операции на открытом сердце и потери контроля над телом и над ситуацией, которую она повлечет. В конце августа Татьяна Дьяченко, бывшая в доверительных отношениях с Сергеем Пархоменко, редактором журнала «Итоги», получила от него черновик статьи, которую предполагалось издать в журнале; текст анализировал все за и против, связанные с операцией. Татьяна подумала, что отца успокоит, если они с матерью покажут ему статью еще до публикации. Пархоменко отложил публикацию на неделю и был вознагражден письменным интервью с президентом. Черномырдин, который перенес операцию на сердце в 1992 году, также восхвалял перед Ельциным преимущества этого метода[1396].

Тщательно рассмотрев свою далеко не лучшую альтернативу, Ельцин решился лечь под нож хирурга. 5 сентября он объявил по Российскому телевидению о том, что у него проблемы с сердцем и что в конце месяца его ожидает некая процедура, которая будет проводиться в Москве: «Я думаю, что президенту полагается делать операцию на родине [в России]». Поскольку во время последней встречи с врачами Ельцин не говорил ничего подобного, это заявление стало для них «громом среди ясного неба» — очередной фирменный ельцинский сюрприз[1397].

Верный себе, Ельцин пытался бодриться и в интервью журналу «Итоги» представил ситуацию как еще одно испытание своих способностей и самоконтроля: «Мне говорят: поберегите себя, не утруждайте особенно, пожалейте. Да не могу я себя жалеть! Не должен президент себе этого позволять… Не для того россияне за меня голосовали, чтобы я теперь жалел»[1398]. Хотя согласие на операцию можно было представить как конструктивный акт самоутверждения, болезнь все же стала жестоким ударом по ельцинскому эго, в чем он сам признается в своих мемуарах:

«Сколько лет я сохранял самоощущение десятилетнего мальчишки: я все могу! Да, я могу абсолютно все! Могу залезть на дерево, сплавиться на плотах по реке, пройти сквозь тайгу, сутками не спать, часами париться в бане, могу сокрушить любого противника, могу все, что угодно. И вот всевластие человека над собой внезапно кончается. Кто-то другой становится властен над его телом — врачи, судьба. Но нужен ли этот новый „я“ своим близким? Нужен ли всей стране?»[1399]