– Боль, – повторил я, – просто боль во мне.
Я пощупал левую сторону груди, там в самом деле тяжелая тянущая боль, словно что-то отрывается от сердца.
– Но кто ты? – спросила она. – Ты… странный. Ты… рыцарь? Но почему такие странные доспехи? И молот на поясе…
– Я тот, – ответил я, – кто на рассвете покинет Кернель.
В зареве заката зубчатые стены крепости, массивные башни, даже центральный замок почти неотличимы от таких же скал из красного гранита, расщепленных гор, изрезанных трещинами, в наплывах, словно исполинские каменные деревья, в выступах и карнизах, слишком искусно расположенных, чтобы признать их естественными… в то же время я понимал, что нет таких сил, чтобы обтесывать целые горы.
Потом небо стало багровым, но странным, непривычно закатным, с темными, медленно ползущими облаками по красному полотну. Небо обрело вид озера, заполненного кровью, куда бросили гигантский камень. Я отчетливо видел гигантские кольца, что медленно расходились в разные стороны. И если обычные озерные волны гладкие, как сытые змеи, то здесь кольца лохматые, с драными краями, все-таки из темных туч, но все же кольца, и у меня от необъяснимости сжало сердце, стало холодно.
Крепостная стена отсюда кажется гигантской пилой зубьями кверху. Башни все до единой остроконечные, без привычных плоских вершин, откуда хорошо осматривать окрестности, где удобно расположить лучников… Хотя нет, вот там вверху ободок, а если правильно оценить масштаб, то понятно, оттуда как раз можно и наблюдать, и безнаказанно сыпать стрелами.
Но зачем такие острые шпили… Как будто это громоотводы. Или, напротив, накопители энергии грозовых туч. Правда, острые шпили могут быть и затем, чтобы драконы не смогли сесть. А пролетающим низко в ночи разом распорют брюхо. Если только у драконов нет сонаров, как у летучих мышей. Какой-то же пытался нас достать над болотом в ночи, а на такой скорости летать в темноте над лесом самоубийственно…
Из-за двери раздался ужасный крик. Я остановился, кровь застыла в жилах. Крик в самом деле нечеловеческий… нет, хуже, чем нечеловеческий, хуже, чем звериный. Кричал человек, но человек-зверь… и даже хуже, чем человек-зверь, я узнал по голосу женщину.
Кровь ударила в голову. Я схватил молот, он вырвался из моей ладони, как пушечное ядро. Дверь разлетелась вдребезги. Я ворвался в пролом, на ходу выдергивая меч.
Это было тесное каменное помещение, на полу расстелена солома, в углу целый сноп, прикрытый старым цветным одеялом. Прямо передо мной обнаженная женщина бесновалась, прикованная к стене по рукам и ногам. Распятая, но не жестко, она могла сводить руки к груди, однако ногам свободы меньше, разве что передвинуть на длину ступни. Сейчас она рвалась, кричала, визжала, лицо перекошено бешенством.
Перед нею стоял худой монах с широкой чашкой в руках. При страшном грохоте разбитой двери он в испуге выронил чашку, подпрыгнул, обернулся. У ног его разливалась похлебка из постной, но пахучей говядины.
Но я не замечал его, смотрел на женщину, похолодев до кончиков ногтей. У нее прекрасное тело, вообще у этих вампиров тела превосходные, им не приходится переваривать грубую пищу, и жизни в них больше, с этой тварью я уж точно проиграю схватку врукопашную, цепи едва-едва держат…
Ее взгляд скользнул по мне, она издала еще пару страшных воплей, потом сообразила, что в дверях кто-то стоит, повернула ко мне голову и страшно оскалила рот:
– Мясо… Живое мясо…
Кровь моя, и без того застывшая, обратилась в лед. У нее прекрасные белые ровные зубы, но и по два длинных острых клыка в каждой челюсти. У меня тоже клыки, но у меня так, рудимент, а при взгляде на ее орудия убийства так не скажешь…
Ее можно было бы назвать красивой, если бы не ужасное выражение лица. На обеих грудях четко выделялись изображения летучих мышей с распростертыми крыльями.
– Господи, – проговорил я трясущимися губами, руки мои дернулись кверху, я ощутил сильнейший импульс перекреститься, с трудом удержался от этого рабского жеста. – Это кто?
Монах сказал сурово:
– Ведьма.
– Я вижу…
– Ты зачем… – начал он обрекающим голосом, но взглянул на меня, мои доспехи, сменил тон: – а, ты тот рыцарь, что привез израненного друга и Сердце Кернеля!.. Значит, ты не знаешь, что мы делаем здесь…
– Теперь знаю, – буркнул я. Меня трясло, зубы стучали. – Психушка… А я думал, лоботомией занимаетесь…
– Психушка? – повторил он незнакомое слово. – Лоботомия?.. Я не знаю, что это значит в ваших странах. Но здесь мы стараемся лечить эти заблудшие души, а если не удается, то их ждет очищающий костер. В человеке нет ничего, кроме души, все остальное – тлен, прах, не стоит даже взгляда…
– Да, – согласился я. – Конечно, конечно. А откуда… она?
– Говорят, была захвачена, когда зарги шли на приступ.
Я оглянулся на обломки дерева, что усеяли тесную камеру. Из каменных плит торчали изогнутые металлические штыри.
– Похоже, я дурака свалял…
Он вздрогнул, зябко повел плечами.
– Твои действия благородны, ибо ты решил, что здесь истязают человека… И ты бросился спасать, даже понимая, что тебе не совладать со всей силой Кернеля. Ты этого не думал… ты вообще не думал, но ты верил. Посему, я уверен, отец настоятель тебя простит, но я бы… прости меня Господи, грешного!.. все-таки набил бы тебе морду!
Я попятился, развел руками, повернулся и поспешно выбежал из подвала.
Спал плохо, хотя, как видел уже сам, нахожусь в обители святости. Да и снились сперва только рыцари-монахи, драконы, лишь во второй половине я ощутил нежность, покой, ласку, обернулся – Лавиния опускается с облаков чистая, лучистая, наполненная светом.
Я во мгновение ока оказался у ее ног. Слезы брызнули из моих глаз, я приник к ней, упивался счастьем, покоем, блаженством. Проснулся, морда мокрая, все еще всхлипываю, но в груди только сладкий щем и тихая радость.
– Уже сегодня, – сказал я вслух. – Черный Вихрь… Ты не пожрал коней в соседних стойлах?
Тело вздрагивало, как будто энергии набрало больше, чем требовалось. Выплескивается через поры, просит вспрыгнуть на коня, шашки наголо на белых или красных, какая хрен разница, главное – враги, не то хотят и не так думают, не то поют, не то танцуют…
За стенами здания слышался рокот, подобный морским волнам. Я вскочил с ложа и бодро двинулся к окну. Вздрогнул: вся площадь занята людьми в железе. Выдавливаются через настежь раскрытые врата, там простор, там развернулись тысячи конных мужчин в железе с головы до ног, у всех трепещут на легком утреннем ветерке белые плащи с огромными красными крестами.
Донесся чистый звук труб. Я вздрогнул, по коже побежали мурашки. Тысячи суровых мужских голосов запели что-то на латыни, из которой я понял только «…лаудетор Езус Кристос» и «кирие элейсон!» В мое оцепенелое тело внезапно вошла новая сила. Я ощутил в себе неистовую готовность драться, проливать кровь и даже принять смерть, если понадобится. Это, конечно, глупо, но сердце стучит громче и громче, мой конь сейчас бы нетерпеливо протискивался в передние ряды войска, а я даже не сообразил бы, что это я его направил туда…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});