Вишь, разошлись мало не все!
— Да как же не будет? — опешил Дарко.
Стиснул Завид зубы, по сторонам поглядел — решился.
— Уж столько ты сделал, о большем просить не могу, — говорит. — А всё же добудь мне до завтра купальские травы.
— Да как же — купальские травы? Ты ведь уж волком и быть не мог, тошно тебе было! Как же — травы?
— Добудь, — говорит Завид. Да так сказал, что усталый Дарко, не споря, сел на коня и поехал в ночь.
Ту ночь Завид с Умилой провёл в тёмном хлеву на душистом сене. К нему сон не идёт, а она лежит на его плече и будто спит, да вот голову подняла и спросила тихонько:
— Куда бы это Дарко отправился? Едва прибыл, воды попросил, я скоренько стол накрыла, а его уж нет.
— Да к Невзору, — ответил Завид. — Позовёт мужиков.
— Да ведь они бы и сами приехали! Они же знают…
Молчит Завид, а Умила опять спрашивает:
— Любый мой, ведь ты не за купальскими травами его послал?
Вздохнул он и отвечает:
— Видно, иначе никак не управиться. Ярогнева-то волка видела, не человека…
— Не смей! — так и вскинулась Умила. — Не смей! Я тебя в человечьем облике почитай и не вижу…
— Людей больно мало, а царь с дружиною, да ещё колдун…
— Небось дружина в кольчужных рубахах, что ты им сделаешь? На мечи кинешься? Смерти ищешь, покинуть меня хочешь?
— Так что ж мне, бежать, поджавши хвост? Мои товарищи сгибнут, может, а я в стороне держись? Не бывать тому!
И просила Умила, и плакала, да он твёрдо стоял на своём. К утру она будто смирилась, утешилась. Дарко вернулся, она его с улыбкой встретила, за стол у корчмы усадила, сама взялась коня рассёдлывать. Он после к мешку, а трав-то и нет! Завид как ни спросит, Умила одно твердит: знать не знаю о травах, не ведаю.
В корчме у озера нынче Добряк с женою хозяйничали. В печах на дворе огонь развели, пироги пекли, и Марьяша тут же помогала. Может, Умила и не бросила травы в огонь, к печам-то не подойти, а в корчме, в горенке спрятала, да как поглядеть? Месит Умила тесто, из дома выходить не хочет. Дарко её и так, и сяк сманить пытается, а она нейдёт.
Всё-таки люд потихоньку в Перловку стекается. И колдуна не забоялись, или уж так хотелось им клад добыть. О кладах всё больше и толкуют. Завид как ни сунется к Умиле, так она и говорит:
— И без тебя людей хватает. Без волка обойдутся.
Бродит Завид у озера, гадает, как бы Умилу спровадить. Видит, богатырь Василий тут же сидит, пироги уминает. Добряк на него ворчит, что гостям ничего не останется, а тот одно твердит: я, мол, людям показываю, каковы хороши пироги, чтобы и им захотелось.
— Захочется, и чё? — сердится Добряк. — Ежели ты, несытый, всё проглотил. Ишь, брюхо из семи овчин!
Завид и подсел к Василию, просит, чтобы тот Умилу отвлёк. Дарко её не обманет и Завид не обманет, а от Василия она подвоха не ждёт.
Тот согласился. Притворился Завид, что ушёл, а сам за углом ждёт. Видит — Умила к Василию вышла, тот её подале отвёл, беседуют. Он тут в дверь шасть, все углы да лари давай обшаривать — удача, что корчма почитай пуста, не обжили ещё как след. В сундуке под лавкой он и сыскал кожаный мешочек, о каком ему Дарко сказывал, наскоро заглянул — и верно, травы.
Поспешил он тогда прочь. Видит, Умила с Василием всё толкуют в стороне, да вот она заплакала, лицо руками закрыла и в дом ушла. Кинуться бы за ней, обнять, утешить, да нельзя. Да как ещё пойдёт, скоро ли он сумеет её обнять?..
Свистнул Завид, махнул рукой Василию — идём, мол! Пошли к избе, где Василий жил, тут только Завид ему всё о себе и рассказал.
— Ныне волком оборочусь, — говорит, — так ты уж не дивись и не бойся. С царём дружина прибудет, а у нас один Тихомир и умеет с мечом управляться, да Горыня ещё, да есть мужики, что со степняками бились, только когда это было!
Слушает Василий, раскрывши рот, жалеет его, Радима ругает.
— Теперь, — говорит, — понял я, чего Умила хотела. Она ведь тебе передать велела: мол, сделаешь, как задумал, так на глаза ей больше не показывайся. Да и вовсе просила тебя в избу заманить и запереть, только я ей сказал, что это никуда не годится. Все у озера соберутся, каждый сделает, что может, а ты один в стороне отсидишься? Никуда это не годится…
Завид тут Василия выйти попросил. Сказал, как в дверь заскребётся, чтобы тот открыл. Вышел Василий, а Завид пояс развязал, рубаху да сапоги скинул, да и стоит, мешочек в руке держит.
Одолеют колдуна, а сойдёт ли проклятие? Это ведь они за царевича бьются. Если удастся, тот себе прежний облик вернёт, а Завид, может, так волком и останется.
Да ещё год бегай в этой шкуре, терпи, и Умила осердится. Нескоро простит. Ей муж надобен, а не зверь.
Да ведь и люд собирается. Может, управятся и без него?..
Скинул он всю одёжу, да травы на ладонь вытряхнул, крепко в кулаке сжал, а у самого на глазах слёзы. Он уж те слёзы волчьей лапой утёр и заскрёбся в дверь, Василий его и выпустил. В эту пору и крик раздался:
— Едут!..
Пустился волк со всех ног к озеру, Василия далеко позади оставил. Через плетни перемахивает, мигом вылетел в ворота, с холма скатился.
А у озера на берегу уж все собрались. Тут и Невзор, и Ёрш, и Дарко. Глядит Завид — даже и Горазд, искалеченный, явился, дубину сжимает. Даже Пчела свой страх одолел, хотя, видно, колени у него подламываются, всё на местных глядит испуганно. Кикиморы-то да грабы уж не прячутся, тоже в стороне не отсиживаются, встали за царевича. Водяницы из озера глядят. На лугу змей Гришка спит.
И Бажена тут же, и Марьяша с Умилой. Горячего овсяного киселя наварили и уж готовы его плескать, гостей угощать. Как увидала Умила волка, так и побледнела.
— Всё же сделал, что хотел, — говорит. — Больше ко мне и соваться не смей, ты мне такой не надобен!
Тут от конского топота земля задрожала. Едет царь в расписной золочёной колымаге, тридцать всадников при нём, все в кольчужных рубахах да с мечами. Тихомир и Горыня им путь заступили, дальше не пускают.