Читать интересную книгу Кола - Борис Поляков

И спросил его, тоже мягко, ласково:

– А ты почему хочешь идти?

– Счеты свои у меня с англичанами, все знают. И не надо, чтоб не колянин защищал Колу.

– Выходит, и мне нельзя?

– Вы на службе, а он сбежать может.

– Это ты зря, Кир Игнатыч, – сказал Максим.

Младший Лоушкин встал, совсем не похожий на крикуна.

– И меня пошлите. Я третьим пойду.

– А тебя почему?

– А так, – он мельком глянул на ссыльного, на сына Герасимова. – Пошлите – и всё.

Коляне, тупя глаза, молчали. Они, видно, тоже немало знают об этих парнях.

– Пошлите третьим его, – старший Лоушкин показал на брата. – Троих в шняке хватит. Тут дело житейское. Пошлите, справятся они.

Это было весомое слово, старший Лоушкин. Да и парни все ладные были, крепкие.

– Хорошо, – Шешелов взглядом каждого из троих позвал. – Идите сюда поближе. Старшим ты будешь, – и ткнул пальцем в сына Герасимова. – За них и за знаки – за все спрос с тебя учиню. Помни: люди вы русские, и вам не до ссор теперь. А знаки только в случае снимать надо, если корабль станет стрелять. После этого только. Никак нельзя раньше отрезать ему дорогу. Может статься, еще уйдет.

– Иван Алексеевич, – сказал Пушкарев, – остальным бы надо окопы рыть. Время идет.

– Да, да. Идите, братцы. Идите все. Храни вас господь. – И жестом оставил себе молодых. Он был тронут решительностью их, он хотел бы сказать им важные очень, главные, может, в жизни своей слова. Но путались мысли, не скажешь их вдруг, сразу. И Шешелов встал. – Вот что, ребятушки, вот что, дети мои... Вас отечество не забудет. Вы запомните, это каждому навсегда, отечество. И хотя вы не ради корысти какой-нибудь, понимаю, но оно не забудет. Вы, сыны его, уж поверьте. – Ему бы хотелось обнять благодарно их, каждого, особенно ссыльного, солдата из крепостных, судьбой отдаленно похожего на него. Положил ему на плечо руку. – А коли будем в живых мы все, я твою свободу исхлопочу. Непременно исхлопочу. – И увидел, как изменилось лицо, от боли душевной, радости ли, встали слезы в глазах у парня, и поспешно добавил всем: – Постарайтесь себя сберечь. Сберечься и дело сделать. Непременно надо их обхитрить.

Он смотрел, как пошли они врозь в окопы, все под стать Пушкареву, рослые, молодые, ощутил, как занозу в душе, ревность к новому городничему, и скорее почувствовал, чем подумал: уезжать никуда не надо. А вот благочинного и Герасимова стоит сейчас найти да проститься с ними на всякий случай. А еще им надо сказать, что если случится с ним, что может теперь быть с каждым, – пусть они его книги возьмут себе.

Он шел вдоль цепи окопов обратно, высматривал меж колян Герасимова и благочинного. А еще ему следует позаботиться о делах ратуши и суда. Все бумаги отправить бы как-то за Соловараку. Да и книги бы надо свои сберечь. И смотрел на корабль, стоящий безмолвно, на легкий дым из его трубы, на колян, спешащих с рытьем окопов по всему туломскому берегу, и на весь необычный уклад жизни города, махнул про себя рукой. Все грехи в прошлом. Если город сгорит, о делах в суде помнить потом не надо. Все окупится при защите. И ему, Шешелову, не стоит трогать свое из ратуши. Городничий не должен быть менее всех в убытке. Вот рубашку, на случай, надо пойти сменить. Дарья пусть ему выдаст свежую да покормит его попутно.

И, не видя Герасимова и благочинного, он направился было совсем домой, но подумал, что все потерпит. Подождет прощанье с друзьями, еда, рубашка. А вот Бруннера, Пушкарева и всех унтеров надо сейчас собрать. Сила пушек большая у корабля. Она может дотла уничтожить город. В этом, правда, нового нет. Тут все сказано теперь всеми. Но собраться все-таки стоит и подумать, что можно предусмотреть. Есть задача задач: не позволить десанту ступить на берег, окопаться на нем, залечь. Силу пушек колянам укротить нечем, но возможно сохранить честь: флаг английский не должен над Колой реять.

86

Песок будто спекся с каменной галькой, и Андрей долбит ломом его, разрыхляет, вычищает окоп лопатой. Земельку здесь бог послал. Рубаха взмокла, прилипла к телу.

Андрей вырыл окоп по грудь, ступени сделал и вылез, подровнял бруствер. Поодаль роет свой окоп Кир, а братья Лоушкины ушли, и многие из колян заканчивали работу, с ружьями уходили в Колу помочь домашним собраться, проводить их за Соловараку. У дяди Максима окоп еще вполовину. Андрей подошел к нему, посмотрел.

– Дай-ка я за тебя порою.

– Порой.

Андрей спрыгнул в окоп.

– А ты тоже ступал бы.

– Схожу. Только что нести? Без дому скарб одна рухлядь. Самовар разве... – дядя Максим присел у окопа и закурил, смотрел, как Андрей роет. – Ты молодцом, что назвался идти снимать знаки. Ишь городничий-то про свободу твою что сказал.

– К слову ему пришлось.

– Не скажи. Барин строгий, не пустомеля.

– Может, станется, не пойдем.

– Дай-то бог. Ну, а если случится, ты там ухо держи востро. Кир, он парень отчаянный. И Афонька тут подвязался. Ишь... Ну и кашу ты заварил, Андрейка.

– Не заваривал я. Так случилось.

– А ты слушай, не суперечь, – дядя Максим вполголоса говорил. – Одному племянница, другому невеста. Сошлются потом на войну – иди ищи. Ты, милок, промеж них не садись в шняке. С краю норови быть.

– Может, в шняке будет не до меня?

– Может. А совет, однако, запомни.

– Ладно.

Дядя Максим поднялся, кряхтя.

– Охо-хо! Пойду я, схожу, пожалуй. Может, в останный раз. Горе-то навалилось какое! Ты от него бегом, а оно все передом.

Капитан вместе с унтером проверяли окопы. Андрею велели с бруствера убрать камни. Унтер еще напомнил:

– Если станут стрелять, так ты сразу к причалу. Весла Кир приготовит, топоры возьмет Афанасий. – И добавил уже капитану: – Жаль, ночь светлая. Могут шняку их заприметить.

– А ты знаешь, когда начнется?

– Ясно дело, когда – в ночь. Чтобы страху нагнать побольше.

– Мели, Емеля.

За Туломой спустилось к варакам солнце, протянуло лучи над Колой. Наступали светлые сумерки. Андрей в окопе своем стоял, опершись на локти, смотрел на

Тулому, корабль, вараки. На склонах там зелень в тени сгустилась, но видно, как тронута уже осенью.

Почти рядом с окопом прошел Кир, бросил недобрый взгляд на Андрея. «Колянин! Никак в толк не возьмет, что Нюшка вольна и другого выбрать. Прав, пожалуй, дядя Максим, посчитаться Кир случая не упустит. Да и в Никите и Афанасии какие-то перемены».

И опять припомнилось, как он к Лоушкиным пришел после драки с Киром. Его молча встретили в доме, отводили глаза. Андрей понял, что будет дальше. И все стало вокруг никчемным. Сел на лавку тогда, опустил на колени локти. О чем его спрашивали потом – понимал плохо. Болела пораненная рука. А он, казалось, отрубить ее мог совсем. Афанасий рассказывал как-то ему про руку. Вот и он. Отрубил бы вмиг, не раздумывая, лишь бы прошлое все вернуть. Чтобы приняли Лоушкины и его уважение к ним, и отнятый у Кира Нюшкин фартук. Он стеклярусом жег под рубахой тело. «Может, надо отдать его, – думалось, – или лучше с собою взять?»

Афанасий после принес воды, и Андрей умылся под рукомойником. Анна Васильевна рану ему промыла, обложила какими-то листьями, завязала. Все молча. А Андрею хотелось плакать. Хорошо, хоть нет Нюшки. Он боялся ее прихода. Каково ей одной наверху в светелке? Слова не с кем сейчас сказать. Он ей горя только прибавил. Не один, а двойной позор пал на Нюшку теперь, на всю семью. Но раскаянья за отнятый фартук в душе не чувствовал. Разухабистый ехал Кир. И куражился он над Нюшкой. Его надо было еще не так.

Потом сели за стол. Ужин это или обед? Ему время не помнилось. Говорили негромко с ним, сухо. Его выпроваживали из дома, ему больше у них не жить. Андрей их понимал, все верно. А куда же теперь ему? Постараться бежать со Смольковым? В работники к Пайкину попроситься? Жизнь казалась ему ненужной.

Он потом у калитки дяди Максима долго стоял, не решаясь в нее войти. Хорошо, что старый обрадовался ему.

...Братья Лоушкины все еще не вернулись в окопы. Поди, не один раз сходили за Соловараку. Анну Васильевну видят сейчас, Нюшку. А он только один раз и смог увидеть ее. Но и то издали: приходила в церковь с Анной Васильевной. На глаза надвинут платок, голова опущена. Скажут ли они ей нынче про знаки, нет? Ласка Нюшкина вспомнилась, нежным шепотом голос. Повезло ему в жизни, безродному. Дай бог каждому, как повезло. Все не выдумка, вправду было. Хватит памяти, пока жив.

По берегу тихо, и тихо на корабле, только изредка там отбивают склянки: нечетные, четные, полчаса, час. Часового на палубе хорошо видно. Звуки ноющие идут от меди. Рано положились на корабле спать. Спится ли там Смолькову? Рад, наверно, сбылось – впереди воля. И кольнула жалость к нему: слышать, что говорили о бегстве его коляне, про себя не хотел бы. А могли ведь сказать. И вздохнул облегченно: развела их теперь судьба. И Андрей навсегда свободен от своих обещаний, клятвы.