Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Самиздат
В послевоенное время в СССР ходил такой анекдот:
«Два приятеля разговаривают по телефону.
— Ты уже съел пирог, который тебе вчера дала моя жена?
— Съел.
— И жена твоя съела?
— Да.
— Ну тогда передай его Мише — он тоже хочет его попробовать».
Для человека, мало знакомого с советскими реалиями, анекдот покажется несмешным и абсолютно бессмысленным. Однако смысл здесь заложен, и весьма неоднозначный. Во времена, когда преследовалось любое инакомыслие, цензура буквально под лупу просматривала каждое печатное слово, чтобы, не дай бог, не прошло что-нибудь подозрительное и опасное для власти, а любой телефон мог прослушиваться без всяких на то санкций и обязательных юридических процедур, говорить о самиздате надо было с осторожностью, общаясь языком полунамёков. Конечно, такая конспирация иногда выглядела совсем уж неуклюже, и люди сами смеялись над такими конспиративными приёмами. Правда, если о распространителях самиздата становилось известно «соответствующим компетентным органам», то тут уже было не до смеха. На языке советских законов это называлось так: «Пропаганда или агитация, содержащие призыв к свержению, подрыву или ослаблению советской власти или к совершению отдельных контрреволюционных преступлений, а равно распространение, или изготовление, или хранение литературы того же содержания». И дальше соответствующие выводы…
Люблю грозу в конце июня,Когда идёт физкультпарад.И мрачно мокнет на трибунеПравительственный аппарат.
Автор этих строчек поэт Николай Глазков не любил и не хотел писать стихи о «строителях коммунизма» и «гениальных вождях трудового народа». Естественно, государственные издательства такую его поэзию не жаловали и печатать отказывались с завидной регулярностью. В общем, не светило поэту когда-нибудь увидеть свою книгу с названием какого-нибудь «издата» на титульном листе (в СССР подобным образом сокращалось слово «издательство», например Гослитиздат или Профиздат). И однажды, в конце 1940-х годов, Глазков на рукописи вместо предполагаемого издательства написал: «Самсебяиздат». Позже такое саркастическое сокращение преобразовалось в «самиздат», не переводимое на другие языки слово, обозначавшее подпольную систему тиражирования и распространения запрещённой властями литературы и публицистики. Появился и «тамиздат» — полиграфические издания, печатавшиеся за рубежом и нелегально ввозимые в СССР.
Если взглянуть шире на эти понятия, то «самиздат» и «тамиздат» существовали в России с незапамятных времён. Цари-батюшки не любили всяческую «ересь» не меньше, чем сменившие их коммунистические вожди. Недаром тот же Пётр I издал «Его Императорского Величества Указ о тех, кто взаперти пишет». «Житие протопопа Аввакума», «Прелестные письма» Емельяна Пугачёва, «Путешествие из Петербурга в Москву» Александра Радищева — типичные примеры дореволюционного самиздата. А герценовский «Колокол» или ленинская «Искра» — яркие представители «тамиздатовской» нелегальной прессы.
После прихода к власти в 1917 году большевики, основываясь на собственном опыте, почти сразу же обезопасили себя от влияния неподконтрольного печатного слова. Уже к середине 20-х годов все негосударственные средства массовой информации, типографии и издательства перешли под контроль Коммунистической партии и государства, независимость суждений и мысли в журналистике была искоренена, а вся издательская деятельность была поставлена под жёсткое давление цензуры.
В СССР самиздат как явление появился после начала хрущёвской оттепели и состоявшегося в 1956 году XX съезда партии. Интересно, что одним из первых образцов советского самиздата был знаменитый доклад Хрущёва «О культе личности Сталина». Доклад этот был закрытым и в официальной советской прессе в полном объёме опубликован только после начала перестройки, однако по стране ходило достаточно большое количество машинописных копий. И всё же расцвет самиздатовской культуры в стране связан не с политикой, а с поэзией. Интеллигенция, да и вся страна, буквально не могла надышаться воздухом свободы, который, казалось, нахлынул всерьёз и надолго, и с восторгом читала творения поэтов, за одно упоминание которых несколько лет назад можно было лишиться свободы.
Интерес к поэзии спровоцировал и первые в истории СССР несанкционированные и не планируемые сверху литературные собрания. 28 июня 1958 года в Москве был открыт памятник Маяковскому. Состоялась, как и положено, торжественная церемония, на которой официальные поэты читали свои стихи. Церемония закончилась, «государственные» поэты ушли, а их место заняли те, кто членом Союза писателей СССР не значился. Читали как свои стихи, так и стихи запрещённых и репрессированных поэтов. Поэтический вечер продолжался допоздна, публике и самим поэтам это действо так понравилось, что идея сделать встречи регулярными, здесь же, у вновь открытого памятника Маяковскому, возникла сама собой. Власть поначалу отнеслась к этому вполне лояльно, в газете «Московский комсомолец», одной из самых либеральных газет того времени, появилась даже заметка, одобряющая поэтические собрания возле памятника Маяковскому. Однако либерализм был недолгим, вместо понятия «литературное собрание» в отчётах и газетных публикациях всё чаще начали появляться выражения «сходки антисоветских элементов» и «сборища безыдейных псевдопоэтов». Милиционеры и дружинники стали задерживать чтецов, отбирать у них листки с машинописными текстами. Фамилии задержанных сообщались на место работы или учёбы, и обычно за этим следовало изгнание с соответствующей характеристикой (именуемой в народе «волчьим билетом»), устроиться с которой на нормальную работу было невозможно.
Примерно по той же схеме развивалась ситуация и с самиздатом. В «буйных» головах студентов и молодых интеллигентов возникала идея издавать что-то своё, новое, ещё не открытое и неизвестное читателю, причём о возможных последствиях они не задумывались. Один из родоначальников самиздата, поэт и диссидент Александр Ильич Гинзбург, в середине 50-х работавший журналистом в «Московском комсомольце», вспоминал о том, как у него родилась мысль издавать свой журнал «Синтаксис»: «Пришла идея, которую мои друзья назвали сумасшедшей, — выпускать свой собственный журнал без всякой цензуры. Выпускать подручными средствами, то есть на пишущих машинках. Это единственный множительный аппарат, который был у нас в руках. Тогда мы не думали — посадят или не посадят, — в то время мы думали о том, что печатать». Одновременно с «Синтаксисом» в Ленинграде появляются литературная газета «Культура», журнал «Голубой бутон», а также один из первых публицистических самиздатовских бюллетеней «Информация».
Власть некоторое время не реагировала на эти «шалости», но быстро спохватилась и не ограничивалась только лишь одним «волчьим билетом». Начались первые процессы против самиздатовцев. Обычно они успевали выпустить два-три номера своих газет и журналов, в самом лучшем случае — до десятка, после чего следовал арест и суд. Александр Гинзбург, например, успел выпустить всего три номера (в них были опубликованы стихи таких гениев поэзии, как Булат Окуджава, Иосиф Бродский и Белла Ахмадулина), после чего получил два года лагерей. Но процесс уже пошёл. «Мой арест никого не напугал, — вспоминал Александр Ильич в интервью „Радио Свобода“. — Появилось ещё несколько, до десятка, разных самиздатских журналов. Появилось само слово „самиздат“, которого в „синтаксисовские“ времена ещё не было».
Самым же известным и громким процессом в истории самиздата стал суд над писателями Андреем Синявским и Юлием Даниэлем, опубликовавшими за рубежом свои произведения. Синявский и Даниэль не были первыми, кто пошёл таким путём. В 1957 году в Италии, а затем и в других странах, был опубликован знаменитый роман Бориса Пастернака «Доктор Живаго». В 1958 году писателю была присуждена Нобелевская премия, однако на родине этот символ наивысшего признания гения слова вызвал дикое раздражение властей. Факт присуждения Нобелевской премии был назван «идеологической акцией», после чего в советской прессе была развёрнута кампания жестокой травли Пастернака. Бориса Леонидовича исключили из Союза писателей СССР и завели уголовное дело. В конце концов писатель был вынужден покаянно отказаться от премии.
Синявский и Даниэль, учтя горький опыт автора «Доктора Живаго», были осторожнее: свои произведения они опубликовали под псевдонимами Абрам Терц и Николай Аржак. Однако конспирация не помогла — КГБ «вычислил» Синявского и Даниэля, и осенью 1965 года они были арестованы. Власть, естественно, широкой огласки этого дела явно не желала, намереваясь посадить неугодных писателей без лишнего шума, но это был первый арест, о котором сообщили все вещавшие на СССР западные радиостанции. «Дело» Синявского и Даниэля стало началом правозащитного движения в СССР, 5 декабря 1965 года в Москве на Пушкинской площади прошла первая в СССР демонстрация правозащитников под лозунгами «Требуем гласности суда над Синявским и Даниэлем!» и «Уважайте советскую конституцию!».
- Преступники и преступления. С древности до наших дней. Заговорщики. Террористы - Дмитрий Мамичев - Энциклопедии
- 100 великих рекордов животных - Анатолий Бернацкий - Энциклопедии
- 100 великих людей - Майкл Харт - Энциклопедии
- 100 знаменитых сражений - Владислав Карнацевич - Энциклопедии
- 100 великих оригиналов и чудаков - Рудольф Баландин - Энциклопедии