и у вас, греков, православие пестро стало от насилия турского Магмета, да дивиться на вас нельзя: немочны вы стали. И впредь наведовайтесь к нам учиться православию. У нас Божьей помощью самодержавство. А до Никона-отступника, коего вы лизали, а потом отшатнулись, как от чумы, в нашей России у благочестивых князей и царей всё было издревле правильне чисто и непорочно, и церковь наша была немятежна со времени Феодосия Печерского и святителя князя Володимира Красно Солнышко. Но по вашему наущению Никон заставил русичей треклятыми персты креститься. А наши первые пастыри все, все двумя перстами знаменовалися, такоже двумя перстами и благословляли по преданию святых отец греческих Мелетия Антиохийского и Феодорита Блаженного, и епископа Киринейского, и Петра Дамаскина, и Максима Грека. Чаю, не запамятовали? Еще и Московский поместный собор, бывый при Иоанне, так же слагать персты и благословлять повелевает, якоже и прежние святые отцы Мелетий и прочие учили. Тогда при царе Иоанне быша на соборе знаменосцы Гурий и Варсонофий, казанские чудотворцы, и Филипп, соловецкий игумен от первых святых русских благоверных князей-мучеников Бориса и Глеба и равноапостольного Сергия Радонежского. Но вижу я – вы их за святых не почитаете, сами тех святых святее.
Загудела, заахала палата, а уж как надсажались Павел с Иллирионом, да подскуливал им худосочный Иоаким:
– Што ты русских святых поминаешь тут? – кричал Павел. – Глупы были оне, несмыслёны и грамоте не умели. Чему им верить?
– Как и писать-то не знали! – подхватил Илларион.
– Не знали, – вякал Иоаким. – Не умели-и!
– Боже святый! – взмолился Аввакум. – Как терпишь такое поношение! Веть пред тобою враками блюют на святых Твоих!
Паисий поднялся с места, вознёс руки и, успокоя соборян, важно кивнул протопопу – продолжай.
– Мне промолчать, так камение возопиют, – зыркнул на него Аввакум. – Воистину омрачены сердца ваши, знаете, какое зло деете на земле русской, но тьмою покрыты души и разум. Не помните, что глаголет апостол Павел? – «И якоже не искушиша Бога имети в разуме, сего ради предаст их Бог в неискусен ум творити неподобная, исполнена всякая неправды, блужения, лукавства, злобы и зависти». И я говорю – безответственны вы, никонеяне, со учителями вашими пред Господом всех! Солнце и луна, звёзды и само небо кругом впосолонь вертятся, а вы, святя церковь, округ её против солнца с лукавым кружаете, тако же крестите детей около купели с ними же ходя. Тако же и браки венчая против солнца бродите, а не впосолонь по преданию святых отец. Чему вы, пастыри вселенские, нас научить тщитеся? Нет в вас истины, токмо злонравие и корысть. Всё так! Своего царя потеряли, так уж и нашего проглотить сюды приволоклися. Да и какие вы патриархи, ежели отбрал Магмет турский престолы ваши? А Паисий «папа и патриарх и судия вселенской» пущий лжец и самоставник, о том и греки знают, да вот навалились, распяли Христа в земле русской, мздою наполня десницы своя.
Будто потолок обвалился в Крестовой, так всё заколыхалось от воя, но протопоп всех их перекрыл рокотом:
– Правильна творит над вами варвар! Яко Тиверий древле Пилата и Каифу низверг, тако вас нынешних – Салтан Магметович!
Алексей Михайлович тяжело поднялся на ноги и со скипетром и державой в руках смотрел на притихших патриархов, не понимая, что происходит, куда поворачивает Святейший собор. Тучные патриархи живо, не по годам, обскочили государя, что-то объясняя. Он отвечал им без переводчика Дионисия, а что – Аввакум не знал по-гречески. Но видно было, то ли царь не понимал их, то ли они его, так как недоумённо разводили руками и, тыкая пальцами в протопопа, оскорблённо ротились, тряся рогатыми клобуками.
Смотрел на них Аввакум, и смешок сотрясал грудь. Не удержался:
– Плюнь на них, Михайлович! – крикнул. – Веть ты русак, а не грек. Говори своим природным языком, ни унижай его ни в церкви, ни в дому, ни в пословицах! А я не сведу рук своих с высоты небесные, покуда Бог отдаст тебя мне. И ныне в юзах, елико могу, о том молю Бога моего!
Будто и послушал его государь, ежели возвестил по-русски:
– Воля ваша, пастыри, расстригайте, анафемствуйте, но не боле того.
И покинул Крестовую в сопровождении юношей-рынд. Сразу же Павел с Илларионом и Сергий с Иоакимом набросились на Аввакума:
– Один всех нас обесчестил!
– Да сколь раз вам сказывать? – усмехнулся протопоп. – Не один я пред вами, а и Христово воинство со мною. – Он нагнулся, обмахнул руками сапоги. – Чист есмь я, а прах, прилипший к ногам моим, здеся и отрясаю.
Под центром крестового свода стоял Аввакум, а на него со всех сторон надвигались притихшей тучей уязвлённые соборники. Сложил на груди руки протопоп, прочел из Псалтири пророка Давида:
– Боже мой! На тебя уповаю, не удаляйся от меня, ибо скорбь близка, а помощника нет. Псы окружили, скопище злых обступило меня, раскрыло пасть свою, яко лев алчущий и рыкающий.
Паисий бледный, будто по лицу кистью побельной махнули, собрался с духом, возвестил:
– Постановление Стоглавого Московского собора о сложении двух перст и проклятие на три перста – отменено бысть навеки. Тот собор не в собор, яко есть и несть!
– Празднуйте! – выкрикнул зловеще протопоп. – Писаные дни пришли. Ипполит святый и Ефрем Сирин, издалека уразумев о нынешнем времени, написали: «И даст им антихрист печать свою скверную вместо знамения Спасителева». Это о вашем треперстии предвещано.
Паисий подозвал Макария Антиохийского, о чем-то шепнул ему на ухо и тоже покинул Крестовую. И едва он скрылся:
– Возьми, возьми его! – как во время оно на Христа возопили озлённые иереи и навалились грудой на протопопа, замахали посохами, сбили скуфью, запинали ногами. Он ворочался в толпе, отмахивал их от себя, как медведь настырных собак, наконец-то загнавших добычу.
– Преподобные! – рычал Аввакум. – Забив меня, как литургию Господеви служить станете, убители!
Толпа обмерла, отступила к скамьям и села, обмахивая разгоряченные, потные лица, и сконфузилась: что и не содеешь в толповом азарте, трус-сатана любит в толпе прятаться. Вот и пал бы тяжкий грех неотмолимым на весь освящённый собор, будь он неладен, этот злоязыкий, неуступчивый протопоп. Смотрели на изрядно помятого ими, но живёхонького человека, и то у одного, то у другого виноватились на губах нескладные улыбки. Аввакум, притворно поохивая, морщился, общупывал себя и, подойдя к двери, повалился на бок.
– Я тут полежу, вы там посидите, одумайтесь помаленьку, – попросил, устраивая под голову кулак и закрыв глаза.
Тихий смешок прошумел по скамье круговой палаты:
– Ну и дурак ты, протопоп. И патриархов не почитаешь.
Не открывая глаза, вроде