Читать интересную книгу Падение царского режима. Том 3 - Павел Щёголев

Председатель. — Т.-е. работа Андроникова, а с другой стороны — Распутина?

Белецкий. — Нет, не Распутина. Я не был здесь в течение трех месяцев. Это был период, когда мы уехали с женой, после смерти старшего сына. Распутин летом бывал, так что безусловно князь Андроников влиял на него по личной симпатии. Я правдиво описал вам, какое было взаимоотношение друг к другу. Вначале она отнеслась ко мне подозрительно, здесь же я увидел совершенно другое отношение Анны Александровны, сразу доверчивое, как к своему человеку. Я вспоминаю, что в одну пору, когда Хвостов был нижегородским губернатором, к нему Распутин ездил. Это после убийства П. А. Столыпина. И он предполагался государем к назначению на пост министра внутренних дел. Но настойчивость В. Н. Коковцова именно тогда отвоевала это, и тогда не он был назначен. В. Н. Коковцов не был поборником Хвостова, и только потом мне удалось их несколько сблизить. Я это потом напишу. (Читает.) «Действительно, скоро последовал вызов Хвостова к государю, особо милостивый прием с воспоминанием о его прошлой службе, сообщение о том, что его назначение состоится на-днях, и согласие на приведение преднамеченной А. Н. Хвостовым программы в исполнение. До опубликования указа, дело было в большом секрете, но Андроников познакомил тоже тогда Горемыкина с положением дела, как с фактом совершившимся и, пользуясь своим сильным на него влиянием, убедил его не противодействовать, так как это ничего не изменит, добавив, что А. Н. Хвостов будет в будущем считаться с его, Горемыкина, повелениями, что Горемыкин может всегда воздействовать на А. Н. Хвостова через особо близкого к себе человека для Хвостова, министра юстиции А. А. Хвостова, и просить его принять А. Н. Хвостова. Против моего назначения И. Л. Горемыкин ничего не имел, так как я часто бывал у него, и он относился ко мне хорошо. А. Н. Хвостов был у Горемыкина, и тот обещал ему не противодействовать его назначению, если ему не будет предоставлено выбора. Я тоже был у Горемыкина, после назначения А. Н. Хвостова, и было условлено, в случае моего назначения, что я его буду держать докладами с ведома министра (о чем он ему и заявил) в известности о настроении России. Это мною в точности было исполнено, вплоть до доклада ему о предстоящей смене его, Горемыкина, и о назначении на его место Штюрмера, чему г. Горемыкин не поверил, настолько это было для него неожиданно».

Председатель. — Скажите, а кто проводил Хвостова?

Белецкий. — Распутин к нему ездил, и он даже вспоминал о том, что он сказал, я об этом напишу. Как штрих, могу сказать, какие времена были. Это всенародное покаяние, что я и жене сегодня сказал, что детям потом придется пережить. Ах, г. председатель, не дай бог. (Плачет.)

Председатель. — Я думаю, это все к лучшему, к выяснению истины, не правда ли?

Белецкий. — Я сам понимаю.

Председатель. — Вы своими показаниями можете восстановить очень интересные моменты политической жизни старого режима.

Белецкий. — Да, но дети. У меня девочка 15 лет в гимназии; сын, его товарищи могут сказать… (Плачет.) Я страшно расстроен, в особенности, когда дошел до этой грязи.

Председатель. — Хотите сделать перерыв?

Белецкий. — Нет, спасибо, вы тепло относитесь ко мне, нет, спасибо. Это ужасно, какие были времена! Архиепископ, который, может быть, занимает теперь место митрополита и пользуется общественною популярностью, говорил: «Дай мне митрополичий клобук в Москве, Григорий, это не мне нужно, это нужно России». Это не только на нас, но даже на Григория подействовало. «Нет, Макарий тишайший святой пусть там останется, пока не умрет». Вот, я говорю, нравы того времени какие были!

Председатель. — Вы хотите сказать, до какой глубины падения доходили люди, соприкасавшиеся с Распутиным, что даже Распутин…

Белецкий. — Возьмите таких людей, я не говорю о себе, как Горемыкин, Штюрмер. Немного было таких, как Самарин, которые имели крупное мужество не соглашаться. Это были люди обеспеченные, но возьмите человека среднего положения, живущего на жалованье, имеющего детей, с некоторою слабостью характера и находящегося в условиях петроградской атмосферы. Это был упадок времен Франции, первой республики; тот же был период разрушения всех идеалов общественных и политических. Я люблю государя по настоящее время, потому что в нем было много хорошего, я многим ему обязан. Но теперь, когда я пережил многое, я подумал, что я был одной из единиц, которая способствовала тому, что в настоящее время он переживает и что произошло, и т. д. Вот, насколько я понимаю, я говорю с своей совестью. Тогда у меня была единственная совесть — жена от которой я скрывал, иногда многое скрывал, но она мне много прощала.

Председатель. — Характерно очень. Вы, значит, скрывали от жены и от детей вашу связь с Распутиным?

Белецкий. — Да, мне было стыдно, я скрывал. Мне теперь все равно, я все равно, что священнику говорю. Я так и жене сказал, что ей в будущем придется пережить еще больше горя.

Председатель. — Позвольте задать вопрос: отношение Воейкова к Андроникову не было отношением к докучливому посетителю, с трудом терпимому?

Белецкий. — Нет, нет, никогда в жизни. Это были страшно тесные отношения. Я в эту пору приезжал сам с Андрониковым. Я говорю правдиво. Мы сидели рядом, я слышал его доклад. Андроников не скрывал писем, которые ему писал, с обрисовкою лиц. Это была общественная агентура Воейкова. Он так и мог на нее смотреть. Это не то, что чувствуется, что когда человека терпят, пользуются им, как пользовались мы сотрудниками, но когда у вас гости, вы его не вводите. Нет, это был человек, с которым отношения были очень близкие. Граф Фредерикс и князь Шервашидзе — у них отношения были налажены.

Председатель. — Чью политику, в отношении личного состава, проводил Андроников? Ведь он, как выясняется, не опирался ни на какую партию.

Белецкий. — У него оригинально был составлен кабинет. Он бывал у разнообразных лиц, которые даже друг с другом сражались политически. Ему каждый из министров был дорог, потому что этот министр давал ему ту или другую пользу.

Председатель. — Так что, если верно то, что вы говорите, то Андроников мог провести в министры, и Россия получала министра, который был угоден даже не определенной партии, а лично Андроникову?

Белецкий. — Я рассказал историю с Маклаковым, это объяснялось влиянием кружка князя Мещерского, с которым князь Андроников потом примирился. Но Мещерский до конца своей жизни относился к Андроникову отрицательно, и с ним сближения не было особенного. Маклаков отклонил от себя возможность поднесения иконы. С иконы это началось. Он не принял этой иконы, а затем так до конца шло. Однако он с Маклаковым не враждовал, потому что чувствовал его большую силу. Но это только до того, пока не выяснилась возможность его ухода, пока, наконец, он не получил пощечину, удар от Маклакова — это предложение уйти. Тут он пошел против него. Поход этот заключался в том, что он собирал сведения из личной министерской жизни, все смешные эпизоды, которые были у министров в их обиходе, эпизоды с женою и т. д., одним словом, освещал его интимную жизнь, и это все сообщалось в смешном виде. Конечно, сегодня прочтут, завтра прочтут — посмеются, а в конце концов, все же остается впечатление.

Председатель. — И это действовало на решение государственной важности?

Белецкий. — Это действовало, например, я могу указать на Мещерского, с которым я был вначале близок, а потом от него отошел. Он повел против меня политику. Писал против меня в «Гражданине» целый ряд статей. Они были смешные. Государь читал этого «Гражданина». В конце концов, это вылилось в такую форму, что когда Макаров уходил (а я предупредил его, и он сам подал прошение, иначе он мог получить неожиданно обратное возвращение в государственный совет), то он получил записку от государя о том, что Мещерский писал, чтобы предложить мне уйти. И Макаров, позднее, через год, когда я узнал частным образом, мне сказал об этом. Макаров настолько ценил меня, что он даже поехал к государю, испросил аудиенцию и меня защитил. Я остался, но тогда я этого совершенно не знал. Вот, какие влияния могли быть. Тут многое объясняется сложностью натуры государя и вообще отношениями придворных кругов. Много можно было бы об этом говорить.

Председатель. — Вы, повидимому, думаете, что Андроникову это нужно было для коммерческих дел, которыми он жил?

Белецкий. — Я не могу сказать про контр-разведку. Я говорю, он был сторонником, тяготел к Германии по складу своей структуры. Его связь с Вильгельмом, портрет которого с надписью он имел, переписка личная со многими герцогинями отдельных великих княжеств германских; может быть, там что нибудь и было. Потом Витте был сторонником Германии. В ту минуту все так на него смотрели. Спросите Шаховского, который был в хороших отношениях с князем Андрониковым. Он подтасовывал себе желательный кабинет. А его отношения, например, Горемыкин с Коковцовым; Коковцову сообщалось все, что делал Горемыкин; как видите, Коковцов пошел на то, что в квартиру Андроникова являлся с Распутиным. Вот какое было время.