отстояло великое знамя Ленина… Руководителем этого ядра и ведущей силой партии и государства был товарищ Сталин» (Свет и тени «великого десятилетия». Н. С. Хрущев и его время. Л… 1989. С. 92). У слушателя и читателя складывается естественное впечатление, что, по Сталину, история партии представляет собой некое безлюдное пространство, где действует всего один герой, — театр одного актера. Хрущев добивается этого простым приемом: он ставит многоточие там, где следует перечисление состава партийного ядра в лице Молотова, Калинина, Ворошилова, Куйбышева, Фрунзе, Дзержинского, Кагановича, Орджоникидзе, Кирова, Ярославского, Микояна, Андреева, Шверника, Жданова, Шкирятова и других (см.: Сталин И. В. Соч. Т. 16. С. 75).
Этим же приемом Хрущев пользуется, указывая на то место, где говорится, что Сталин «не допускал в своей деятельности и тени самомнения, зазнайства, самолюбования». «Где и когда мог какой-либо деятель так прославлять самого себя? Разве это достойно деятеля марксистско-ленинского типа?» — риторически вопрошает «наш Никита Сергеевич» (Свет и тени… С. 93). Это и в самом деле звучит эффектно, если слушатель и читатель не знают, что докладчик оборвал цитату и опустил слова: «В своем интервью немецкому писателю Людвигу, где он отмечает великую роль гениального Ленина в деле преобразования нашей Родины, Сталин просто заявляет о себе: «Что касается меня, то я только ученик Ленина, и моя цель — быть достойным его учеником» (Сталин И. В. Соч. Т. 16. С. 75–76). Похвалы за скромность Сталин тут, разумеется, не заслуживает, но и хрущевская «объективность» опускается ниже нуля. Сталин, как всегда, верен себе. Он жестко связывает себя с Лениным, и эта неотторжимость, доводимая до самоотречения и продемонстрированная многократно в весьма разнообразных исторических обстоятельствах, вызывает, скорее, уважение, чем критику.
Сталин был человеком не робкого десятка. Трудно судить о его тернистом жизненном пути в целом, но после Октября на этом пути выделяется по меньшей мере три ситуации, которые даже для Сталина выглядят шоковыми. Первая — это заявление Ленина о возможности разрыва с ним отношений 5 марта 1922 года; вторая — самоубийство жены, Н. С. Аллилуевой, 8 ноября 1932 года; третья — нападение гитлеровской Германии на Советский Союз 22 июня 1941 года. Теперь мы знаем, что первая ситуация зависела не только от него лично, но и вытекала из кремлевской интриги, затеянной вокруг больного Владимира Ильича Г. Е. Зиновьевым, Л. Б. Каменевым и Л. Д. Троцким при попустительстве Н. К. Крупской и упорном противодействии сестры Ленина М. И. Ульяновой. Сталин мужественно и великодушно принял этот страшный удар. Он мог уже потом в сердцах назвать Крупскую «старой дурой», но не позволил себе ни единого выпада против учителя и вождя. Нравственному отношению к своему наставнику и предшественнику у Сталина можно только учиться. Как этого не поймут некоторые нынешние левопатриотические лидеры, мечтающие возрождать неповторимую, самобытную Россию, хватаясь за имя Сталина, но вычеркивая вслед за «демократами» из исторической памяти народа вдохновляющий образ такого русского гения, как Ленин?..
Хрущев лгал, утверждая, что «Сталин проявлял неуважение к памяти Ленина». Искусственно и нелепо выглядела при этом ссылка на то, что «Дворец Советов как памятник Владимиру Ильичу» (Свет и тени… С. 95–96) так и не был построен. Впоследствии Хрущев нашел символическое «решение» проблемы, устроив на фундаменте Дворца Советов яму с водой. Этим было как бы предопределено восстановление храма Христа Спасителя. Свято место пусто не бывает…
В публикуемых беседах, в репликах Сталина видится серьезная оппозиция официальной идеологической службе. Так, он. скорее всего, неожиданно для начальника Управления пропаганды ЦК ВКП(б) Г. Ф. Александрова и директора Института Маркса-Энгельса-Ленина В. С. Кружкова защитил автора заметок, который в единственном числе протестовал против расширения первых томов Собрания сочинений Сталина за счет приписывания ему анонимных статей из социал-демократической печати на грузинском языке. Мочалов настаивал на глубокой научной экспертизе текстов и стал неудобен директору ИМЭЛа. В то время такое поведение выглядело как непозволительная дерзость и влекло за собой подчас суровые «оргвыводы». Мочалова «ушли» из ИМЭЛа в Академию наук, и Сталин быстро разобрался почему. Взяв сторону Мочалова, он дал отпор подхалимам: «Тут, видать, стремились побольше включить в том, хотели раздуть значение автора. Я в этом не нуждаюсь…». «Представляешь, — рассказывал об этом эпизоде своей жене, Р. П. Конюшей, Мочалов, — Иосиф Виссарионович полностью поддержал мои мотивировки (в докладной записке) об авторстве. Он исключил из состава первых двух томов все работы, которые были мной отнесены к числу не принадлежащих И. В. Сталину». Но такие, как Мочалов, встречались не часто.
По словам той же Конюшей, участников совещания 23 декабря 1946 года, как известно, обсуждавшего вопрос о новой биографии Ленина и втором издании краткой биографии Сталина, последний встретил словами: «Вы что эсеровщиной занимаетесь? Народ, партия — ничто, Сталин — все? Сталин стар. Сталин скоро умрет. Хотите, чтобы народ в панику впал — раз все делал он, то без него конец?» (Сталин И. В. Соч. Т. 16. С. 233–234).
Сталин был раздражен работой ИМЭЛа, особенно его безымянными публикациями, означавшими перестраховку за счет ЦК ВКП(б). «Когда ИМЭЛ издает что-либо без подписи, без фамилий авторов, это хуже воровства. Нигде в мире ничего подобного нет. Почему боятся поставить фамилии авторов? Надо, чтобы люди имели свободу писать…» — эти слова звучат как дыхание «оттепели» и «перестроечный» мотив «гласности». До чего же различно было то, что творилось внутри верхов, и то, что проявлялось вовне!
С одной стороны, Сталин отчетливо видит тенденцию бюрократической формализации, окостенения научно-революционного учения — не случайно он предупреждает об опасности появления у нас «катедер-коммунис- тов», коммунистов-начетчиков, текстоедов кафедрального толка. С другой — он уже находится в плену сложившейся, утверждаемой всей партийно-государственной машиной традиции, которая является условием ее самосохранения и дальнейшего существования. Как неординарная творческая личность Сталин пытается вырваться из этих цепей, которые ковались при его непосредственном участии, но в конечном счете остается пленником тех, для кого эти оковы — комфортное состояние, часть их самих, армии чиновников, не мыслящей себе жизни без внутреннего рабства. Если уж на то пошло, в послесталинские десятилетия реальный социализм погубили не столько сознательные ревизионисты или же «сталинисты», как их изображает «демократическая» печать, сколько «катедер-коммунисты», конформисты и карьеристы всех мастей, интересы которых оказались в естественной гармонии с интересами «теневого» капитала. Леность мысли и дипломированное невежество сыграли тут выдающуюся роль. Эта тема требует дальнейшего освещения, поскольку названные факторы продолжают давить на социально- и национально- освободительный процесс с неослабевающей силой.
Обернемся в прошлое. На XVI съезде ВКП(б) (июнь-июль 1930 года) впервые отсутствует оппозиция линии ЦК и