Читать интересную книгу История Византийской империи. Эпоха смут - Федор Успенский

Несмотря на незначительность сил, бывших в распоряжении Михаила, он пытался прорвать образовавшееся вокруг Константинополя кольцо, но Фома, нашедши сильную поддержку в славянских народах Фракии, Македонии и Солуни, с успехом продолжал наступление и осаду Константинополя в течение целого года. Наконец император решился напасть на лагерь самозванца, расположенный в тридцати милях от столицы, и нанес Фоме поражение, причем часть его приверженцев разбежалась, часть спаслась по городам. Пять месяцев после того Фома упорно держался против царских воевод, наконец захвачен был в одном городе со всеми своими приверженцами, попался в плен и подвергся казни. Два его сына потерпели ту же участь. Так потушено было по официальному изложению возмущение Фомы, которое поддерживаемо было столько же политическими, как религиозными и национальными мотивами, в чем и заключается главный его интерес.

Царь Михаил не имел основания выяснять указанные мотивы движения, хотя письмо его позволяет делать о них догадки. За изложением дела Фомы в письме следует главная часть, объясняющая посольство. Это посольство возложено было на протоспафария и стратига Феодора, митрополита мирликийского Никиту, архиепископа Венеции Фортуната, диакона и эконома Софийской церкви в Константинополе Феодора и кандидата Льва. «Многие из церковных людей и мирян, — говорится далее, — отверглись апостольских преданий и отеческих постановлений, сделались виновниками злых новшеств: изгнали честные и животворящие кресты из святых храмов и на место их поставили иконы с возженными перед ними свечами и стали оказывать им такое же поклонение, как честному и Животворящему древу, пением псалмов и молитвами просили у икон помощи, многие возлагали на эти иконы полотенца и делали из икон восприемников своих детей при святом крещении. Желая принять монашеский чин, многие предпочитали отдавать свои волосы не духовным лицам, как это было в обычае, а складывать при иконах. Некоторые из священников и клириков скоблят краски с икон, смешивают их с причастием и дают эту смесь желающим вместо причащения. Другие возлагали тело Христово на образа и отсюда приобщались святых тайн. Некоторые, презрев храмы Божии, устраивали в частных домах алтари из икон и на них совершали священные таинства и многое другое, непозволительное и противное нашей вере, допускали в церквах. Чтобы устранить эти заблуждения, православные императоры составили поместный собор, на котором определено было снять иконы с низких мест в храмах и оставить те, которые были на высоких местах, дабы невежественные и слабые люди не воздавали им божеского поклонения и не зажигали перед ними свечей. Это постановление мы доселе соблюдаем, отлучая от Церкви тех, которые оказывают приверженность к подобным новшествам. Есть, кроме того, такие, которые, не признавая поместных соборов, бежали из нашей империи в Рим и там распространяют поношение и клевету на Церковь. Оставляя без внимания их гнусные изветы и богохульства, извещаем вас, что мы исповедуем и нерушимо держим в сердце символ святых и Вселенских шести соборов, соблюдаемый всеми православными христианами». В заключение, извещая о дарах, предназначенных для римского папы, царь Михаил просит Людовика дать послам свободный пропуск в Италию и содействовать к удовлетворению желаний византийского царя, чтобы были изгнаны из Рима находящиеся там «изменники христианской веры».

Приведенное письмо свидетельствует о двух важных фактах, касающихся борьбы православной и иконоборческой партий в Константинополе: а) что эта борьба выражалась в политической смуте, направляемой самозванцем Фомой; б) что православные искали поддержки в Риме против иконоборческих царей и усиливали тем притязания римского папы на главенство в Церкви. Нет сомнения, что в числе тех сеятелей крамолы и изобретателей злых новшеств, о которых говорит письмо Михаила II, нужно разуметь и будущего патриарха Мефодия, бежавшего после низвержения патриарха Никифора в Рим и пытавшегося вместе с Феодором Студитом возбудить вмешательство папы в церковные дела Византии.

Рассказанные в письме Михаила обстоятельства имеют весьма важное значение для истории иконоборческого движения. Уже независимо от всего прочего любопытно то, что царь Михаил почел нужным изложить со всеми необходимыми подробностями дело, по-видимому, мало относящееся к цели посольства к западному императору и не стоящее в связи с церковным вопросом, о котором, главным образом, должна была идти речь в сношениях с императором и с папой. По всей вероятности, возмущение Фомы затрагивало и церковный вопрос, но царь Михаил не нашел удобным говорить об этом с надлежащей откровенностью, ограничившись приведенным нами в своем месте намеком.

Понятна поэтому важность задачи при помощи византийских памятников раскрыть мотивы в движении самозванца Фомы. Оставляя в стороне рассказ Амартола как весьма бледный фактическими чертами и не могущий идти в сравнение даже с официальным письмом Михаила, обращаемся к Генесию, который и в настоящем вопросе оказывается основным писателем и которым, главным образом, воспользовались другие. Сравнивая его изложение с историей продолжателя Феофана, нельзя не приходить к заключению, что последний черпал полной рукою из хроники Генесия. Но и Генесий писал о возмущении Фомы больше по устному преданию, чем основываясь на письменных изложениях. До него дошло об этом несколько преданий. По одному — Фома и Михаил давно уже питали взаимное нерасположение, с тех пор как Михаил был стратигом анатолийской фемы, а Фома или был подчиненным ему офицером, или же занимал нижний военный чин. Согласно этому преданию, Фома, хотя и происходивший из скифского племени, ко времени вступления Михаила на царство пользовался на Востоке большой популярностью и начал против царя возмущение, заручившись расположением войска. Он скоро нашел средство привлечь на свою сторону и симпатии восточного населения, возбудив в нем надежды на улучшение экономического его положения. Об этой мере Фомы Генесий выражается следующим образом: «Задержав всех сборщиков податей, он формально отменил установленные законом сборы и раздачей народу денег приготовил против Михаила значительную военную силу». По другому преданию, которое писателю кажется вероятнейшим, Фома происходил из незнатного рода и, прибыв в Константинополь для приискания средств к жизни, вступил на службу к одному патрикию именем Вардан и скоро, заподозренный в связи с его женою, должен был бежать из Константинополя. Нашедши убежище в сарацинской земле, Фома переходит в магометанство и начинает делать набеги на греческие земли с помощью сарацин. Такова традиция, записанная у Генесия.

Несомненно, здесь видим два предания, которые в своей основе не могут быть примирены. Продолжатель Феофана, приступая к изложению этой смуты, «наполнившей бедствиями вселенную и вооружившей отцов против детей и братьев на братьев» [478], указывает тоже два литературные течения, в которых не одинаково передается о судьбе самозванца. По одному литературному преданию, к которому склоняется и сам писатель, Фома происходит от незнатных и бедных родителей славянского племени, поселенных на Востоке. Ради отыскания средств к жизни Фома прибыл в Константинополь и здесь поступил на службу к одному из вельмож, с женою которого вступил в связь. Когда узнал об этом господин его, Фома бежал на Восток к агарянам, отрекся от христианской веры и сделался ожесточенным врагом империи, нападая на границы ее с толпой приверженцев; сила его стала увеличиваться и в Ромэйской империи, когда он распустил слух, что он царевич Константин, сын Ирины.

По другому преданию, Фома был при Льве V начальником отряда федератов — стражи, набираемой из иноземцев; он начал бунт против Михаила II, мстя ему за убийство своего благодетеля Льва. В этом предании успех возмущения Фомы объясняется двумя причинами: во-первых, еретическим образом мыслей царствующего Михаила II, во-вторых, экономическими и социальными причинами. Именно: Фома облегчил повинности, идущие в казну, и обуздал своеволие сборщиков податей. Так, ему удалось поднять Восток, вооружив рабов против господ, простых воинов против своих начальников. В дальнейшем изложении обстоятельств бунта наши источники не представляют противоречий. Верными царю Михаилу остались только фема Опсикий, благодаря стратигу Катакиле, и фема Армениак, командуемая Олвианом.

Нельзя не придавать особенной важности социальному мотиву движения, который подтверждается еще тем обстоятельством, что Михаил II, по представлению означенных стратигов, счел полезным сделать скидку податей специально для фем Опсикий и Армениак.

В рассматриваемом нами движении следует выдвинуть еще одну сторону, которая выясняется, главным образом, на основании сирийских и арабских известий [479]. Оказывается, что во время царствования Ирины Фома нашел у арабского калифа Гарун-аль-Рашида ласковый прием; выдавая себя за сына Ирины Константина, он приобрел себе расположение среди мусульман переходом в их вероисповедание. В качестве претендента на престол византийского императора он был всегда полезным средством в руках арабов, чтобы держать в страхе империю. В правление Мамуна, подготовляя восстание против императора, Фома несомненно имел за собой если не формальный союз с арабами, то пользовался открытой поддержкой и вспомогательными силами калифа. Слишком краткое и оброненное как бы мимоходом замечание, что бунтовщик венчался императорским венцом от руки антиохийского патриарха Иакова, должно быть оценено с точки зрения тогдашних обстоятельств и введено в надлежащие рамки. Антиохийский патриарх не мог вступить в сношения с Фомой без воли калифа, и самая церемония венчания на царство обличает уже широкий размах политики, причем участие Церкви должно было получить громадное значение среди приверженцев Фомы и в населении Малой Азии. Кроме того, чрезвычайно смелый план самозванца — идти на Константинополь и одновременно с этим движением нападение на острова и приморские города [480] — свидетельствует о настоящем военном плане и организации задуманного Фомой предприятия. В составе собранного Фомой войска действительно участвовали разнообразные инородческие элементы, для которых с идеей империи соединялись совсем иные представления, чем для византийского правительства.