— Она говорит, что они — еще дети, — продолжала стоять на своем Пенни, — а если и насмехаются над нами, то, наверное, потому, что боятся, но не хотят в этом признаться.
Воцарилось молчание.
— Она думает, что они боятся?
— Да, она так и сказала. Сказала, что они слишком далеко зашли и теперь не знают, как выбраться. Примерно так.
— Ну… не знаю. Не думаю, что они боялись. Про них не скажешь, что вчера вечером им было страшно.
— Спорим, было!
— Нет, не было. И Арни с Верой не было страшно, когда они пошли в спальню.
— Ты что, наблюдала за ними?
— Нет, они закрыли за собой дверь.
— Тогда откуда ты знаешь, что они там делали?
— Они сами сказали, когда вернулись.
— И что ты стала делать? Ты ведь не спустилась сразу вниз. Ты что, тоже попробовала?
— Вроде да.
— Правда? Ты ничего мне не сказала!
— Я хотела рассказать сегодня.
— …?
— Я пробовала травку. Ребята ее нюхали.
— Ты пробовала травку?
— Чуть-чуть.
— Это сколько — чуть-чуть?
— Не знаю. По-моему, не очень много.
— И ты все чувствовала? Я хотела спросить, как ты себя чувствовала?
— Нос защипало.
— Но как ты себя чувствовала?
— Хорошо. Казалось, что все распрекрасно. Ребята перестали надо мной насмехаться, я им понравилась, почувствовала себя взрослой… словом, все было хорошо. Нет, правда!
— А что ты стала делать потом?
— Ну, еще немного потусовалась, но скоро они опять взялись за свое, начали грубить, как и всегда, рассказывать анекдоты, которых я не понимала, тогда я спустилась вниз, а потом открыли дверь в столовую, все стали садиться за стол. Ну, и я тоже.
— И все?
— Ну да. Знаешь, ничего особенного тут нет. Просто на какое-то время становится хорошо, вот и все. Да ты и сама можешь попробовать, травки они тебе дадут, у них ее куча. И, знаешь, если нам захочется попробовать, можно спросить у Веры или еще у кого, и они скажут, где их можно найти после школы или в выходные.
— Ты хочешь сказать, если нам захочется покурить травки?
— И позаниматься сексом тоже. Понимаешь, не знаю, как там насчет зуда и всего прочего, но они то и дело говорят, что это классная штука, и мы сами можем узнать, что это такое. Ребята будут не против. Они мне говорили, что им нравятся девственницы.
— Ой! — Казалось, от страха у Пенни перехватило дыхание, и, вздрогнув, Сабрина невольно рванулась вперед, но Гарт удержал ее.
— Сейчас она обойдется без нашей помощи, — тихо сказал он, и Сабрина, сжав руки, застыла на месте. — Мне что-то не верится, что они в самом деле об этом говорят.
— Ну, что скажешь? — спросила Барбара.
— Знаешь, я, наверное, не пойду, — ответила Пенни. В голосе у нее зазвучали более решительные нотки. — По большому счету, мне самой этого не хочется. Мама говорит, что у ребят такая каша в голове, потому что они понятия не имеют, что собой представляют и как…
— Нет, имеют! Глупости!
— Нет, знаешь, они понятия не имеют, кем станут, как будут относится к жизни, когда станут взрослыми. Знаешь, по-настоящему взрослыми, потому что впереди у нас еще столько всего — любовь, приключения, да мало ли еще что, — а мы еще не знаем, что нам самим будет нужно, и, значит, надо просто набраться терпения. Знаешь, нужно стать по-настоящему взрослыми, прежде чем мы станем делать то же, что и взрослые. Так что я, пожалуй, лучше подожду.
У Сабрины вырвался вздох облегчения. Пожалуй, вот главное, чего мне удалось добиться в жизни. Чуть откинув назад голову, она перехватила устремленный на нее взгляд Гарта, и они поцеловали друг друга в губы. Это был поцелуй и любовников и родителей одновременно. И тут Сабрина вдруг почувствовала, как благодарна судьбе за то, что в жизни у нее все складывается так хорошо.
— Во всяком случае, — продолжила Пенни, выкладывая свой последний довод, — если бы мама обо всем узнала, она бы целый год не разрешала мне выходить из дому.
— Целый год! Вот ужас-то! Это несправедливо!
— Знаю. Хотя она считает, что справедливо. Она говорит, что без этого я никогда не стану взрослой. И, знаешь… мне кажется… я ей верю.
— Правда?
— Знаешь, если она начинает о чем-нибудь таком говорить, то так уверенно, что кажется — она права.
— Это потому, что она твоя мать.
Последовала секундная пауза.
— А может, потому, что она в самом деле права.
Гарт усмехнулся.
— Мне нравится, как рассуждает Пенни.
— Ну, тогда… — Барбара запнулась, что-то соображая. — Тогда, мне кажется…
— Что?
— Если ты не хочешь, то и я, наверное, тоже не стану этого делать. Вот если бы мы были с тобой заодно, то потом можно было бы обо всем поговорить. А одной мне не хочется.
— Вообще ничего?
— Да, наверное. Хотя надо мной снова начнут насмехаться.
— Ну и что? А мы попробуем отвечать им по-китайски.
— По-китайски? Но как? Мы же ни слова по-китайски не знаем.
— Я знаю немного. Меня Лу Чжень научил. Очень приятный парень. Когда он снова придет к нам обедать, я попрошу, чтобы он научил меня новым словам, а потом научу и тебя.
— Китайский ведь намного труднее французского, да?
Их голоса зазвучали по-другому: теперь они расслабились — уже не было прежнего напряжения. Девочки заговорили об учительнице французского, которая будет преподавать язык в новом учебном году, о пьесе, которую поставили в шестом классе, о каких-то свитерах, которые Барбара собиралась купить, потому что все девчонки их купили. Прошло еще несколько минут, и они встали с пола и заговорили о еде.
— Миссис Тиркелл все время что-то придумывает, она — замечательная женщина, — сказала Пенни. — Папа говорит, что она словно солнце на просторах Британской империи, которое никогда не заходит.[30] По-моему, это значит, что она все время на ногах и всякий раз оказывается в нужном месте. Примерно так.
— Ты такая счастливая, — сказала Барбара. — Знаешь, это все равно что быть богатой, да? Или родиться принцессой, или еще кем-нибудь?
Разговаривая, они вышли из спальни, прошли по коридору и спустились по лестнице. Наконец их голоса замерли в отдалении. Сабрина еле слышно рассмеялась.
— Ты ничего не говорил мне про миссис Тиркелл, «незаходящее солнце».
— Да я и сам забыл. Как здорово, что Пенни все поняла! Надеюсь, она понимает и то, сколь многим тебе обязана.
— Она понимает, что ей пришли на помощь, когда она в ней нуждалась. И не боится это признать. Я так ею горжусь.
— Я тоже. Но еще больше горжусь ее мамой. — Они продолжали тихо сидеть, разглядывая внизу двор перед домом. Там царило знойное марево. Кто-то из соседей с поникшим видом выгуливал на длинном поводке такого же вялого далматинского дога. Другой сосед постоял во дворике, посмотрел на газонокосилку, потом перевел взгляд на небо, пожал плечам и убрал машинку.