Читать интересную книгу Гамлет, или Долгая ночь подходит к концу - Альфред Дёблин

Джеймс:

— Гордон, бога ради, если все, как ты изображаешь, если ты и впрямь жил в таком аду, — почему ты не ушел раньше?

— Потому что в глубине души она знала…

— Что?

— Знала, что плохо поступает и что ей суждено быть со мной. Ей тоже было плохо. А теперь она сбежала. Бросила все. После стольких лет, стольких жертв. Это ее стиль. Я могу истечь кровью, ей все равно. Вот что она позволила себе, вот что натворила твоя сестрица. А теперь она живет где-то на «свободе» и пляшет. Клянусь богом, она пляшет.

Джеймс был не в силах возразить.

Что значил этот саквояж? Что собирался предпринять Гордон? Опять гнаться за ней?

— Ты болен, Гордон. У тебя лихорадка, поверь мне.

— Она меня унизила. Чаша переполнилась. Я…

Он сжал кулаки и потряс ими в воздухе, словно хотел кого-то сокрушить.

Все утро Джеймс провел у Гордона совершенно бесплодно. Вынести это было невозможно, Маккензи уже сам хотел, чтобы Гордон ушел. После обеда Эллисон успокоился, он вел себя тише и серьезней, чем раньше. Сказал, что собирается уехать. Поблагодарил за гостеприимство.

— Куда ты направляешься, Гордон?

Гордон положил Джеймсу руку на плечо и смиренно улыбнулся.

— Ты не веришь в нерасторжимые узы. Всю жизнь избегал таких уз. Но я-то знаю, что они связывают и меня, и ее. И если сегодня она об этом не подозревает, то завтра уверует в них.

Джеймс долго и печально смотрел Гордону в глаза, поглаживая его руку.

Гордон:

— Думаешь, я способен на какую-нибудь дикую выходку? Буду мстить и так далее? То, что я делаю, я делаю и для Элис тоже. Тебе этого не понять. Мне кажется, я вижу сейчас дальше, чем она.

Визит

Эллисон уехал из города и поселился на лоне природы в своем опустевшем доме — подсознательно что-то толкало его на этот шаг, он слышал зов, тот зов, который слышат птицы, прежде чем начать перелет. Тогда они кружатся в воздухе, чтобы убедиться в правильности своего инстинкта, а потом, когда зов становится явным, он подчиняет их себе, и они повинуются.

В один из дней, заполненных недоуменными вопросами и вслушиванием в себя, Гордону нанес визит человек, с которым он много дет назад путешествовал. Человек этот остался всего лишь автором путевых очерков и, как он сообщил, посетил Гордона проездом; хотел увидеться с ним, выпить в его обществе рюмку виски.

Оказалось, спокойный приветливый гость не знал, что семья Эллисонов распалась. В последние годы он ездил по континенту, куда новости из Англии почти не доходили, так что скудная информация об Эллисонах, интересная только для литераторов, осталась ему неизвестной.

В процессе разговора — издерганный, рассеянный Гордон произнес всего несколько слов — стало ясно, что Уэскот (так звали посетителя) бывал в доме Эллисонов как в Лондоне, так и за городом, а до войны даже принимал участие в эллисоновских домашних сборищах. Гордон оказался в неприятном положении — ему пришлось рассказать кое-что о состоянии своих дел и о местонахождении семьи. Ибо этот Уэскот обладал прямо-таки феноменальной памятью, он имел представление решительно обо всех членах семьи Эллисонов, пусть поверхностное. В данное время они в Лондоне у друзей, заверил гостя Гордон, стараясь не вдаваться в подробности. Этот допрос был ему неприятен. Быть может, непрошеный гость — замаскированный интервьюер?

Однако Уэскот хладнокровно выпил еще рюмку виски и сказал, что хочет передать привет госпоже Элис от одной дамы, живущей во Франции, но родившейся в Англии; эта дама была с ней дружна много лет назад, когда Элис еще носила фамилию Маккензи.

— Кто эта дама?

Уэскот назвал какое-то имя. Гордону оно ничего не говорило.

— Давние дела, — подтвердил гость, — нельзя ли передать привет госпоже Элис лично?

— Я же сказал, она в Лондоне.

— В своем доме? Кажется, ваш дом сильно разрушен.

— Она живет у моих друзей. Я сам передам ей привет.

Гость закурил сигару, он сохранял хладнокровие, несмотря на односложные ответы хозяина. У Уэскота было худое, умное лицо, сросшиеся брови, он часто улыбался, любезно и понимающе, показывая свои крепкие, белые, слегка выступающие вперед зубы.

Да, он не забыл тот вечер, когда сидел в неприметном парижском кафе рядом с женщиной, углубившейся в газету и уже давно выпившей свой аперитив. Уэскот заглянул ей через плечо, она читала «Дейли мейл». Спросил, не англичанка ли она. Завязался разговор. Лицо женщины было прикрыто вуалью. Она дала увести себя в его номер. Сидя рядом с ним на диване, она подняла вуаль, и тут ему показалось, что он уже видел где-то это лицо. Сперва женщина пришла в смятение, потом призналась, что она — сбежавшая жена Гордона Эллисона. Это приключение он не мог забыть. Дела привели его опять в Лондон, но образ женщины всегда был с ним; чем больше времени проходило, тем сильнее его волновало парижское приключение; вот почему он решил узнать, что же произошло между Эллисоном и госпожой Элис, что побудило ее убежать из дому. Кроме того, вступив на английский берег, он жаждал возвратиться к Элис (хотя все это было не чем иным, как приключением, волшебным, но минутным переживанием).

Неожиданно Уэскот, назойливый гость Гордона, начал справляться о других постоянных посетителях дома; к примеру, он спросил о брате Элис Джеймсе Маккензи. Гордон был совершенно измучен. Однако Уэскот продолжал:

— Стало быть, это и был Маккензи, специалист по истории древнего мира? Я не ошибся? Дело в том, что совсем недавно в Париже я наткнулся… да, я прогуливался по Парижу в поисках впечатлений, свою маленькую «лейку» я, к сожалению, оставил дома, — итак, я наткнулся на афишу, вывешенную на столбе; это было далеко на окраине, в предместье. И на афише я прочел фамилию. Фамилию Маккензи.

— Ну и что? — спросил Гордон со скукой. — Какое отношение это имеет к моему зятю? Он не выезжал из Англии уже много лет. Не думаю, что он читает лекции в парижских предместьях.

— Я вспомнил вашего зятя, потому что на афише, на желтой афише большими черными буквами было написано: «Элис Маккензи. Угадывание мыслей на расстоянии». Или что-то в этом роде. Цирковой аттракцион в одном из маленьких варьете, где за вход ничего не платят, но зато заказывают еду и питье.

Птицы взлетели. В вышине они искали нитевидные воздушные потоки, которые укажут им направление перед большим перелетом.

— В Париже, в Батиньоле.

(Ну и ну, как ты изменился в лице. Я помню, ты был здоровяк, даже жирный. Что произошло между вами? Теперь ты испугался.)

— Вы… были… в этом варьете?

— Да, но всего лишь один раз. Сожалею, что не смог пойти опять. Мне надо было возвращаться домой.

— Эта… Элис Маккензи плясала? Что она, собственно, делала?

— Я же сказал. Цирковой аттракцион. Угадывала, что лежит у вас в кармане, скольких пуговиц не хватает на вашем пальто и так далее; при этом она сидела на сцене с завязанными глазами, а ее импресарио ходил по залу.

— Я знаю этот фокус. — Гордон выпрямился, он тяжело дышал. Подсел ближе к гостю. — Вы говорили с этой женщиной? Вам представилась возможность выяснить, почему она выбрала это имя?

— По правде, я сперва не обратил внимания на ее имя Маккензи — распространенная фамилия. Элис тоже не такое уж редкое имя… Женщина отвечала на вопросы с английским акцентом. Но и это, конечно, ничего не доказывает. Цирковые артисты, так сказать, интернациональны, им нравится выступать в каждой данной стране в роли иностранцев. Этим они набивают себе цену.

— Вы сказали — Батиньоль около Парижа? — Гордон опять откинулся в кресле.

Наступило молчание.

Она могла уехать во Францию. Я уже и сам подумывал об этом. Батиньоль, варьете, варьете в пригороде… Цирковой аттракцион… И Элис?

Внезапно Гордона охватило предчувствие, бурное, неодолимое. Да, это она, она. Самое ужасное произошло, произошло с ней, со мной… со всеми нами. Гордон застонал.

— Вы видели эту женщину только на сцене с завязанными глазами и потому не можете, конечно, не можете описать мне ее внешность. Да?

(Я мог бы описать ее. Если бы не побоялся выдать себя. Я помню ее совершенно отчетливо, как художник помнит свою натуру, помню ее не только зрительно. Мои губы помнят ее губы, мой язык — ее язык, мое лицо — ее лицо, мои руки и ноги — ее руки и ноги, мое тело — ее тело и лоно. Я знаю, как она отдается. Она — Елена, я — Менелай, она подчинила меня себе, я начал бы из-за нее Троянскую войну. А теперь я вижу, и ты, Гордон Эллисон, ее тоже знаешь. Хочешь, поборемся с тобой за нее?)

— Как она выглядит, я, к сожалению, не могу вам сказать. Зал был полутемный. Кроме того, номер продолжался недолго. Правда, когда раздались аплодисменты, ее импресарио (гадкий тип, аферист) встал с ней рядом и снял с нее повязку. Луч прожектора искал их лица. Однако, лишь только он их нащупал, она ушла, наверное, по знаку импресарио — он один поклонился публике. Ведь он был дрессировщиком, это был его номер.