– Ник! – кричит Ма-И, и кровь течёт у него изо рта.
Два идиота глядят на меня, замерев в боевых стойках, как взбешённые коты.
– Какого… что, во имя Небес, тут творится? – спрашиваю я, подходя.
– Этот вор и развратник болтал тут с моим Официальным Партнёром, – бросает И-Шон с ненавистью. – Держась за руки!
– Этот убийца ранил Третьего Господина Л-Та! – выдыхает Ри-Ё в ледяной ярости. – Чтоб он подавился разжёванным сердцем своей матери!
Я убираю руки Ма-И с раны. Меч прошёл между рёбер и проткнул правое лёгкое. Ма-И убивали, чистая правда. Благополучно умер бы через пару минут – вообще удивительно, что ещё жив. Везёт ему, болезному…
Я выливаю на рану только что полученное лекарство. Вот и протестировал аптечку… Говорю в пространство:
– Мне нужен ремень и чистая ткань.
Ри-Ё отдирает рукав рубахи и протягивает мне вместе со своим поясом. И-Шон смотрит, обхватив себя за плечи. Я перевязываю Ма-И, на скорую руку, надеясь через пять минут наложить нормальную повязку.
– Ма-И, – говорю я, – что случилось, малыш?
Ма-И поднимает на меня страдающие глаза:
– Уважаемый Господин Най пришёл со мной попрощаться, – говорит он и глотает кровь. – Дышать тяжело… Принёс мне подарок… на память… – и протягивает мне окровавленную ладонь. В ладони – осколок пробки-ириса. – А я… я отдал ему веер, с теми стихами… в которые мы играли… Мы ничего плохого не делали…
– Мало того, что ты слюнтяй, Л-Та, – презрительно говорит И-Шон, – ты ещё и лжец. Вы касались друг друга.
– А я тебе ещё не жена, Тви! – отвечает Ма-И. Никаким слюнтяйством в тоне и не пахнет. – И не буду.
– Конечно, – фыркает И-Шон. – Надеюсь, ты умрёшь, предатель.
– Жаль, что я тебя не убил, – Ри-Ё меряет И-Шона ненавидящим взглядом. – Никто тебя не предавал, дурак ты жалкий… сам не умеешь любить и другим не даёшь!
– Кто бы говорил о любви, ты, воришка!
– Я не вор, И-Шон. Я ни у кого не крал, даже у тебя…
– Заткнитесь оба, – приказываю я. – Ма-И, что дальше?
– И-Шон меня оскорбил, – говорит Ма-И и облизывает губы. – И обнажил меч. И я.
– Ясно. Чудесно. Твои во Дворце, малыш?
– Только Второй, – говорит Ма-И. Он заметно устал, и его клонит в сон. Я даю ему подышать стимулятором, он встряхивается. – У меня нет обязательств перед И-Шоном из Семьи Тви. Нет, Ник! Кончено.
И-Шон плюёт под ноги. Ри-Ё стискивает эфес.
– Господин Най – художник, – шепчет Ма-И, сжимая в кулаке остатки стеклянного цветка с риском раскромсать ладонь в клочья. – Если бы не Вершина Горы, я бы вызвал его, а не Тви, бездельника, который может только трепаться о ерунде, уничтожать созданное другими и шпионить за друзьями…
– Хочешь жить в лачуге стеклодува? – фыркает И-Шон.
– Лучше лачуга стеклодува, чем замок подлеца…
– Ясно, – говорю я и поднимаю Ма-И с холодного камня. – Ри-Ё, прихвати плащи. Мы уходим. И-Шон, завтра напишешь письмо Господину Л-Та, в котором откажешься от поединка. Чревато, знаешь ли, вот так, из-за приступа амбиций, оскорблять Князя Крови.
Вот тут-то до И-Шона, похоже, доходит, что он в действительности наделал.
– Да я не оскорблял… – бормочет он и делает шаг назад.
– Трус! – выплёвывает Ри-Ё. – Убийца!
– Ну всё, – говорю я. – Пойдём со мной, Ри-Ё. Воды согреешь, поможешь перевязать его как следует. Я ещё вовремя, никаких фатальных глупостей наделать не успели…
Ма-И приваливается головой к моему плечу, шепчет:
– Ты всегда вовремя, Ник…
– Всё, молчи, – ворчу я. – Дел у меня больше нет, кроме того, чтоб тебя лечить, болезненное ты Дитя…
Я уношу Ма-И в дом. От шума просыпается Ви-Э и свистит:
– Оэ, ну дела…
Я обрабатываю рану Ма-И по-настоящему, Ри-Ё помогает, молча и точно выполняя приказы. Ма-И смотрит на него слишком уж нежно.
– Господин Л-Та не умрёт? – спрашивает Ри-Ё шёпотом. – Если умрёт, я всё равно убью этого гада Тви – и пусть будет, что будет…
– Никто не умрёт, – говорю я. – Что ж мне с вами делать…
– Учитель, – несёт Ри-Ё тоном Ромео, – я отправлюсь на войну, я совершу подвиг, я… я придумаю, как…
– Ты уймёшься, – говорю я. – И дашь Господину Л-Та поспать, а пока он засыпает, сходишь за Господином Юу из Семьи Л-Та. Ему надо объяснить, в чём у его братца дело… пока до Государыни не дошло.
Ри-Ё исчезает быстро и бесшумно. Я развожу общеукрепляющее в чашке чок. Ма-И задрёмывает у меня на постели – лишая меня самого места для спанья. Ви-Э говорит вполголоса:
– О-оо, Гром Небесный, какие страсти…
Это он прав, однако. А главное – как вовремя…
* * *
Солнце поднималось всё выше, постепенно согревало мир – и мир капал и тёк. С загнутых карнизов, с подоконников, с крыш беседок, с загнутых бортиков каменных ваз, с голых ветвей стеклянной бахромой свисали сосульки, а с них капала вода. Лёд таял и расплывался в лужах, а небеса выглядели так ярко и свежо, будто под ними лежал не промёрзший север, а цветущая чангранская долина.
И Анну думал о доме.
О цветущем миндале, о вишне и сливе, о белой пене цветов, которая покрывает по весне весь Чангран, делая его похожим на упавшее с неба облако. Об узких грязных улицах. О Дворце Прайда, голубом и золотом мираже, о его башнях, увитых плетями вьющихся роз, о золочёных решётках в виде цветочных кущ, о коврах из красной и голубой пушистой шерсти. О сожжённых городах, откуда привезли эти решётки и эти ковры, и эти голубые и золотые изразцы с перьями райских птиц, и эти розовые кусты – заодно с рабами и рабынями, без которых всё это за небольшое время превратилось бы в дикие заросли и пыльный хлам. О великолепных всадниках в надраенных кирасах, на холёных жеребцах, блестящих, как шёлк, и о жалком люде, сером от пыли, шарахающемся из-под лошадиных копыт. О своих братьях, о их лошадях, их рабынях и их детях, швыряющих камни в птиц и бездомных псов, о старом и любимом доме, в котором прохладно в жару и еле заметно пахнет полынью, об отце, усталом и постаревшем, но по-прежнему сильном… О рабах и рабынях, которые крутят колесо жизни, как старые лошади, качающие воду из каналов на поля, и подыхают в упряжке, как старые лошади…
И об Ар-Неле. И о незаслуженных улыбках северян. И о войне. И о письме Льва. И о голове Элсу. И острая боль, такая реальная, будто её вызывали не мысли, а настоящая сталь, втыкалась в сердце, как длинный стилет.
Можно было только молчать.
Вот в этот-то момент, когда Анну окончательно решил погубить свою душу ради любви к Ар-Нелю и ради неожиданной жалости к парадоксальной Ар-Нелевой родине, он вдруг увидал самого Ар-Неля, без плаща, в широком пёстром шарфе, накинутом на плечи, машущего ему рукой у входа в флигель гостей.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});