— Понял, — удовлетворенно кивнул Лукашин. И они двинулись по коридору к кабинету, где их ждал Таращенко с «подопытным» Берроузом.
— Что бы нам ни сказал сейчас Слава, а я ему весьма доверяю, это не отменит завтрашнего детектора. Так что ты, Вовка, не ссы, — резюмировал на ходу Афанасьев.
Зайдя в кабинет, Павел Ильич с акцентом по-английски поблагодарил Берроуза за сотрудничество с органами. После, чуть придерживая Лукашина под локоток, отвел его в сторонку и принялся весьма внятно и в полный голос давать тому указания:
— Так, значит, канадца сейчас к нам на Лубянку. Будем раскручивать его по полной программе. Делай с ним все что хочешь, но к утру он должен говорить… Петь должен, как соловей перед соловьихой, понял меня? Лично отвечаешь. Только я тебя прошу, Вова, ты его там раньше времени не убей, ладно? А не то ты у меня вместо него петь будешь, понял? С умом работай, осторожно. Медиков привлекай. Вдруг у него сердце слабое.
— Понял, Пал Ильич, все сделаем в лучшем виде.
— Вот и чудненько! А я домой. Давай, до завтра.
Повернувшись к канадцу, чудом сохранившему невозмутимый вид, Афанасьев расплылся в благожелательной улыбке, старательно выговорил: «Гхуд бай, мистер Берроуз» и вышел из кабинета.
Спустя пару минут и сам мистер Берроуз покинул ринг. Два крепких парня в безупречных костюмах, похожие друг на друга, как дети одних родителей, сопровождали его, словно пара старых приятелей.
«Ну что ж… Все, что мог, я сделал. Сделать больше — не в моих силах, — думал Коля с некоторым облегчением, в котором было немало от обреченности. — Если они меня действительно спать ведут, то шанс есть. Их финальную провокацию я вроде выдержал. А вот если они меня на детектор лжи перед сном посадят — тогда все… И ведь вот еще что, Коля… Бой-то продолжается… Тринадцатый раунд, так сказать. Не уснуть я не смогу, хотя бы потому, что жаловался на страшную усталость. А во сне они ж меня записывать будут. Так что спать надо чутко. Васютина не звать, по-русски не материться».
Ему вдруг вспомнился фильм «Семнадцать мгновений весны», который он тщательно смотрел и пересматривал на русском, серию за серией, в попытке совершенствовать язык. «Слава Богу, я не в положении, как радистка Кэт. Если план Кирилла сработает именно так, как он говорил, все еще вполне может обойтись».
«Интересно, все-таки спать или на детектор?» — думал Коля, покрываясь нервной испариной, когда усаживался со своими новыми русскими знакомыми в неприметный «Форд».
А тем временем в кабинете, где канадец с честью выстоял бой против русского федерала, происходило импровизированное совещание. На простецком столе стоял стильный компактный ноутбук, брезгливо соседствующий с вонючей пепельницей. Вокруг сидели трое — Слава Таращенко, Лукашин и Пал Ильич Афанасьев. Слава, аккуратно двигая мышкой, просматривал запись разговора с канадцем, иногда останавливая файл стоп-кадром.
— Ну вот… показательный момент, — бубнил он себе под нос, пуская запись и так внимательно вглядываясь в монитор, словно видел Берроуза впервые. — Все нормально, реакции естественные. Так… глаза. Глаза в порядке. Речь…
Он вслушивался в несколько фраз, перематывал видео назад, слушая другие несколько.
— И тут норма. Так, давайте-ка глянем на нашу шутку. Ага, вот она. Возьмем покрупнее.
Спустя полминуты Славик откинулся на спинку старенького, скрипучего кресла и, потянувшись за сигаретой, уверенно сказал:
— Ну что ж, коллеги… Должен вам сказать, что, исходя из моего опыта и профессиональных знаний, парень не врет.
— Точно? — недоверчиво спросил Лукашин.
— Я уверен, — ответил Таращенко, прикуривая. — Так что можете тестировать его дальше, я свое мнение высказал.
— Когда оформишь отчет? — строго поинтересовался Афанасьев.
— Если надо срочно, то завтра утром сделаю, Пал Ильич.
— Надо срочно, Слава.
— Слушай, а возможны какие-нибудь погрешности, какие-нибудь нетипичные реакции, а? — не унимался Лукашин.
— Да не… я ж с ним не пять минут говорил. Он весьма стабилен, судя по его комплексным реакциям — говорит правду. Слегка подавлен, но главное — он не нервничает.
— Итак, подведем итог, — властно и четко сказал Афанасьев. — Тест у Славы он прошел. Записи у него нет. Которые были — отсмотрены, там один мусор. Что дальше?.. С его вещей взяты образцы грунта. Он утверждает, что ночевал в останкинском парке. Завтра ребята из лаборатории скажут, так это или нет. Пока будет спать, мы его запишем на всякий случай: вдруг чего болтанет. Остался лишь детектор. Торопиться нам некуда, времени навалом. Сначала подождем результата из лаборатории, а уж потом и на прибор его посадим. Вот так, Вова. Сдается мне, переоценил ты своего стрингера.
— Дай Бог, Пал Ильич, чтоб так оно и было, — задумчиво ответил Лукашин.
— Все, парни, продолжим завтра. Слава, я жду отчет. А теперь — отдыхать, кто как умеет. Это приказ, — суровым тоном настоящего чекиста закончил Афанасьев. — Советую поспать. Это рекомендация, — весело хохотнул он, крупной пятерней забирая со стола свои сигареты. Обменявшись рукопожатиями, федералы разошлись.
И только интуиция Вовки Лукашина никак не давала ему покоя. Даже когда он, совершенно вымотанный, свалился в кровать и обнял тихо сопящую жену, интуиция продолжала тихонько обиженно бубнить: «Вова, ну почему ты меня не слушаешь? Вова, ты же знаешь, я просто так говорить не стану… От этих русских можно ожидать чего угодно. А он ведь русский, Вова, русский». — «Да знаю я, что русский… Спасибо, что напомнила, — ворчливо отвечал ей Лукашин, засыпая. — Завтра с ним разберемся, с русским с этим…»
А завтра… завтра таило в себе сюрпризы. И не только для Лукашина.
ПОВЕСТВОВАНИЕ СЕМИДЕСЯТОЕ
Запах жареной картошки…
Он всецело овладел его сознанием. Так, словно Кирилл не ел несколько месяцев. Эта нехитрая пища вдруг стала для него вожделенной целью, затмив собой все остальные желания и стремления. Картошка, лежавшая перед ним на небольшой простенькой тарелке, была важнее всего на свете. Ее аппетитные румяные дольки, источающие неповторимый глубокий аромат, сейчас были выше всего того, что наполняло его жизнь. Выше мучительных предательств бывших друзей. Выше побед над врагами, пустых ярких влюбленностей и осмысленной любви к той женщине, которая подарила ему небывалое счастье отцовства. Картошка была важнее даже той необъятной любви к своему единственному ребенку, ради которой он был готов перешагнуть через все заповеди на свете.
Если бы весь этот жизненный опыт был с ним в тот момент, он бы воспринял тарелку с жареной картошкой всего лишь обычном блюдом. Но…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});