— Близко, уже совсем близко, еще чуток, чуток еще, — выл Васютин, сжав зубы от неимоверной боли, в которую сливались миллионы укусов работящих песчинок. — Ну! Ну же! Еще! Еще!
Резкий хлопок оглушил Васютина. В последние доли секунды, что был он в сознании, Кирилл понял, что звук был рожден взрывом, настоящим монстром, лопнувшим внутри него тысячами мегатонн. Взрывная волна этого чудовища была зачата внутри Васютина и теперь разрасталась в нем, сперва поглощая его личность, а затем выжигая саму почву его существа, заставляя грунт кипеть, становясь чем-то иным… Задохнувшись этим горячим шквалом, он успел лишь беспомощно подумать: «А как же выжить?.. ведь должен был выжить…» Подумал… и потух.
И тут же вспыхнул, всем нутром втягивая восхитительный и бесконечно страшный запах своего возрождения. Запах жареной картошки…
ПОВЕСТВОВАНИЕ ШЕСТЬДЕСЯТ ДЕВЯТОЕ
Коля Берроуз мягкими прыжками кружил вокруг запыхавшегося Таращенко, держа руки, закованные в громоздкие боксерские перчатки, в оборонительной позиции. И хотя в этом поединке канадец чувствовал себя вполне комфортно и уверенно, он с некоторой опаской ждал решительного выпада своего оппонента.
«Все, в тонкие игры он со мной наигрался. По поводу моего вранья у него уже есть вердикт. Он мне верит. Сейчас будет самый опасный момент в спарринге — последний тест, чтобы наверняка. И его надо выдержать, во что бы то ни стало — выдержать. Будет что-то грубое, напролом. Попытается застать меня врасплох. Поймать на реакции зрачков, на молниеносном испуге. Где же он это сделает? Как? — думал Коля, стараясь не колыхнуть нечаянным неверным движением свою маску, натянутую в начале беседы. — Куда он ударит? Ясно, что туда, где есть шанс пробить. А где он есть? Только в одном месте. Русский».
Когда канадец врал эфэсбэшнику, что очень плохо говорит по-русски, он сильно рисковал. И делал это осознанно. Если бы федералы могли оценить степень его владения «великим и могучим», у них была бы куда более богатая пища для размышлений. А легенда «моя мала плёхо руски панимать» надежно огораживала его от множества подозрений. И прекрасно дополняла картину про канадского самоуверенного журналюгу, который сунулся, помыкался, толком ни черта не понял (впрочем, как и все прогрессивное человечество), по-русски почти не говорит… Облажался, одним словом. Да и запросился домой. Это красочное сочное полотно в стиле соцреализма было не просто правдоподобно, оно было желанно для федералов. Им было комфортно смотреть на него. Оно льстило их ментальности, их врожденному подсознательному пренебрежению к «тупым янки». Многие из них повесили бы такую картину у себя в гостиной.
Но только не Вовка Лукашин. Ведь только он изначально смотрел на стрингера как на русского. На русского стрингера, который на многое способен… Который на истинно русском кураже может выкинуть такой фортель… Остальные видели в нем нахального «америкоса», возомнившего, что сейчас «все быстренько тут разузнает». И предпочитали любоваться удачно складывающейся картиной.
«Значит, мой русский», — старался как можно быстрее соображать Берроуз, чуть дружелюбно и с некоторым любопытством поглядывая на Таращенко. Подавляемый из последних сил стресс заставлял его мысли нестись с огромной скоростью. Мозг канадца работал, словно раскаленный добела процессор, подключенный к высоковольтной линии.
«Если он мне верит, будем на это надеяться, значит, не знает, что я владею русским весьма сносно. Хотя… Если он стоящий профик, то вполне может проинтуичить. Какие еще варианты? Нет, скорее всего — этот. Значит, будет блефовать на русском, открыто, внезапно. Будет пытаться меня напугать. Может, заговорит с кем-то обо мне по телефону… Так, все внимание в эту зону. Главное, Коля, не дернуться… Услышишь русский — не слышь его, будто и вправду языка не знаешь. Все серьезней, чем может показаться. Если они поймут, что я им вру — я отсюда больше никогда не выйду. Дело государственной важности, национальная безопасность, бла-бла-бла… Выжмут меня за сутки, как тряпку, наплевав на все нормы международного права. А там и автокатастрофа».
Неожиданно мерзкое существо, которое Коля сегодня уже не раз гнал от себя прочь, проворно вскарабкалось по позвоночнику ему на плечо и вкрадчивым, иезуитским голоском поинтересовалось, шепча на ухо: «Коля, а откуда вдруг такая уверенность в себе, а? Она ж у тебя граничит с безрассудством. С чего это ты решил, что переиграл Таращенко? Ты не забыл, где находишься, мальчик? Это же Федеральная служба безопасности страны Советов, одна из лучших спецслужб в мире». С трудом сбросив с себя гадкую тварь, Берроуз потер красные от недосыпа глаза и доверительно подался через стол к федералу.
— Слава, понимаю всю важность нашего разговора, но честно признаюсь — я чертовски вымотался. Можно мне попросить самый крепкий кофе, который можно получить в вашей стране легально? — чуть улыбнувшись, по-английски сказал он.
— Да-да, конечно, — поспешно ответил Таращенко. И добавил: — В качестве альтернативы почти нелегальному по крепости кофе могу предложить не менее крепкий и совершенно легальный сон. Я думаю, мы вполне сможем продолжить наш разговор завтра. Я сейчас распоряжусь устроить вас на ночлег. Хочу, чтобы вы знали, Николай: мы благодарны вам за содействие и доверяем вам, а потому двое наших сотрудников будут охранять ваш сон исключительно из соображений вашей безопасности.
Он еще не успел закончить, как в мозгу у Берроуза вспыхнул яркий красный семафор. «Срочно легкую тревогу!!! И даже чуть испуга!»
— Вы думаете, моей безопасности может, что-то угрожать? — тревожно спросил он.
— Поймите меня, Николай… В такой ситуации уж и не знаешь что думать. Господь любит осторожных, — мягко ответил федерал.
— Спасибо вам, господин офицер. Я очень постараюсь не заснуть, пока не доберусь до кровати.
— Терпеть осталось недолго, крепитесь. Я наскоро переговорю со своими коллегами, и мы простимся с вами до завтра.
Набрав номер Афанасьева, тихо удалившегося посреди допроса, Таращенко коротко отрапортовал:
— Павел Ильич, я закончил.
— Хорошо, Слава, я сейчас буду. Играем шутку?
— Да.
Афанасьев положил трубку и повернулся к Лукашину.
— Ну, вот, Таращенко свое отработал, сейчас все скажет, что он там в твоем суперканадце увидел. А на прощание мы ему легкий тестик подкинем. На знание русского, так сказать. «Жи» и «ши» пиши с буквой «ы», гхы-ы-ы, — плотоядно хохотнул Пал Ильич. — Ты, Вова, только соглашайся. «Вас понял, слушаюсь», ну и все такое. А Славик на него внимательно посмотрит. А потом еще и на записи.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});