Читать интересную книгу В парализованном свете. 1979—1984 (Романы. Повесть) - Александр Русов

Александр Григорьевич извлекает из картотеки новые карточки.

«Кустов Антон Николаевич, образование высшее, доктор наук, более ста научных публикаций и изобретений, в том числе патенты за рубежом, один из ведущих специалистов в области клонирования и гиперклонирования. Женат. В быту ведет себя правильно…»

«Усов Платон Николаевич, образование незаконченное высшее, писатель, автор более тридцати книг стихов и прозы, многие произведения переведены на другие языки. Вдов. В быту ведет себя правильно…»

«Тоник, образование среднее, Участник международного конкурса светотехников-звукооператоров. Холост. В быту ведет себя правильно…»

В деле Кустовых многое становится понятным. Обнаруживаются скрытые источники разряжения Времени. Места наиболее сильных засорений Каналов Связи. Причины страданий и конфликтов, в которых сами конфликтующие далеко не всегда повинны.

Остается вызвать их всех, предъявить обвинение, объявить приговор, привести в исполнение. Отсечь лишнее. Отделить и очистить. Оздоровить. Провести, что называется, extension for prevention — cleaning-up[71].

Александр Григорьевич смотрит на часы. Стрелки показывают непонятное время. Жидкие кристаллы высвечивают непонятные цифры.

Александр Григорьевич выпрямляется в рабочем кресле. Он готов выполнить свой долг до конца. Во имя счастья будущего человечества. Во имя процветания Центра Управления и его передового, образцового подразделения — Следственного Отдела.

52

Суд идет!

Он идет уже целый год или даже несколько тысячелетий. От маленькой двери в стене — до возвышения, постамента, подиума, целиком занятого длинным столом и тремя креслами с узкими высокими спинками, похожими на стрельчатые окна готического собора Матьяша. Они высятся как изваяния идолов, как темноликие тотемы Святой инквизиции, которой предстоит вынести приговор, которая, собственно, его уже вынесла: на костер!

Всего несколько шагов отделяют маленькую дверь в стене от возвышения, а он все идет — из той маленькой двери, за которой Антон Николаевич уже был, за которой они уже оба были — он и его жена. Всего несколько шагов разделяют маленькую дверь и лобное место, где их теперь распнут, спасут, освободят навсегда.

Когда он впервые пришел сюда, комкая в руках кепку, шляпу или зимнюю шапку — во всяком случае, какой-то головной убор, молодой судья, похожий на Тоника, но только с более пышными и притом каштановыми усами подковой, молча протянул руку за документами, извлекаемыми Антоном Николаевичем по одному из туго набитого неведомо чем портфеля. Молодой судья Тоник молча читал заявление, временами взглядывая поверх темных солнцезащитных очков, и под этим изучающим, рентгеновским взглядом Кустов Антон Николаевич, образование высшее, доктор наук, смущался, ежился, нервно поскрипывал кожей пальто, трогал очки и чувствовал себя нашкодившим школьником.

— Назовите причину развода.

Антон Николаевич промямлил что-то невнятное, а потом начал долго и нудно объяснять, путаясь и смущаясь, смущаясь и путаясь. Судья предупреждающе взглянул на часы. Там, за маленькой дверью, в зрительном зале на простых деревянных скамейках дожидались своей очереди полтора десятка распаренных мужчин и женщин. Судье предстояло всех их принять.

Запутавшись окончательно, Антон Николаевич вынужденно сослался на собственноручное заявление, где причина была сформулирована предельно кратко и достаточно убедительно: выявившаяся психологическая несовместимость, но судья Тоник нетерпеливо и даже, пожалуй, раздраженно дернул плечом — в том смысле, что какая, мол, ерунда, двадцать лет совмещались, а теперь вдруг выяснилось… Несерьезно. Неубедительно. В высшей мере сомнительно. Судью интересовала истинная причина. Она и есть истинная, заверил Антон Николаевич, хотя и его самого то, что теперь выяснилось после двадцати лет совместной жизни с женой, поражало не в меньшей степени. Однако причина тем не менее была истинной и серьезной. Куда уж истиннее? Куда серьезнее?..

«Этому никто не поверит». — «Как это?» — «Так. Укажите более вескую». — «Какую?» — «Ну не знаю: другая семья. Что-то еще. Иначе вам будет отказано в иске…»

Тоник-судья ерзает в своем мягком кресле, кривит губы в циничной усмешке. А Антона Николаевича начинает трясти. Он тянется в карман за таблеткой. Тогда судья говорит: хорошо, оставьте заявление, суд рассмотрит. Явитесь такого-то числа. Повестки выписывать?

Суд рассмотрит… Какой там еще суд? Он один и есть суд. Собственной персоной. Его модная спортивная куртка, точно такая, как и у настоящего Тоника, висит на вешалке, прибитой к стене. Черный кейс с фирменной наклейкой — тут же на стуле. Дьявольская какая-то игра.

Суд идет!

Но уже деловым, хотя и несколько торопливым шагом. Совсем не так, во всяком случае, как месяц или два назад шел Антон Николаевич, выходил из маленькой двери в стене и — мимо подиума с тремя пустыми судейскими креслами, с торчащими над длинным столом, будто языческие идолы, стрельчатыми спинками — мимо и прочь: по узкой, крутой лестнице вниз, скорее на свежий воздух.

Теперь они приходят вдвоем. Им вдвоем предлагают сесть. Тоник-судья бубнит: вы-знакомы-с-заявлением-истца?.. Жена неопределенно пожимает плечами. В смысле: знакома. В смысле: нет, не очень. В смысле: какое это имеет значение?

— Разъясняю ваши права и обязанности…

Он продолжает что-то гнусавить, играть, твердить заученное, крутить колесо запущенной машины. Спортивная куртка на вешалке. Рядом на стуле — кейс с наклейкой. От жены пахнет духами. Теми самыми, которые он ей подарил. Канцелярский стол завален картонными папками.

— Совместно с женой не проживаю…

Наконец-то глаза оживляются. Кажется, только этих слов и ждал. Немигающий взгляд из-за темных очков.

Кто из них двоих был убийцей женщины, от которой пахло французскими духами? Кто стрелял в упор? Кто опускал топор?..

Кровь, предсмертные стоны, хрипы, агония. И вот все кончено. Головы лежат отдельно в корзине. Их уносят. Уже просто обыкновенное, рядовое дело.

Таким было то утро занимающейся свободы.

Суд идет! Прошу всех встать.

Все встают.

Встают мужчины и женщины. Распахнутые пальто, косынки, платки. Он тоже поднимается со скамьи, где сидел. Поднимается, скрипя кожей. Он, Кустов Антон Николаевич, образование высшее, в-быту-ведет-себя-правильно.

Поднимается и она.

Муж и жена, в свой последний час, взявшись за руки, с высоко поднятыми головами, они вместе всходят на эшафот.

Суд идет.

Он просто торопливо выходит из той самой двери в стене, за которой висит на вешалке спортивная куртка Тоника и лежит на стуле его черный кейс.

Трое судей гуськом поднимаются на возвышение. Тоник-судья, привычно дернув носом, поправляет темные очки, опускается в центральное судейское кресло, возится с бумагами и бумажками. Заседатели занимают боковые места.

Все вокруг Антона Николаевича начинает кружиться волчком, пол уходит из-под ног, пульс пропадает, лицо белеет, сознание отключается. Он умирает на виду у всех от инфаркта, инсульта, сердечной недостаточности, разрыва аорты, цирроза печени — этот одинокий старик, один из тех, кому никто не подаст последний стакан воды, на ком держится статистическая сводка повышенной смертности среди разведенных. На виду у этих чужих, разомлевших от жары людей в верхней одежде и без головных уборов, словно бы уже присутствующих на похоронах.

Господи, спаси и помилуй! Спаси и помилуй раба твоего, обделенного родительской любовью, семейным счастьем, настоящей дружбой, всю жизнь жаждавшего человеческой ласки, сочувствия и тепла, а теперь рвущегося к неограниченной свободе как к единственному пристанищу, последнему приюту, где никто не предаст и не присвоит душу живу. Дай умереть на воле — только не здесь…

Он слышит какой-то шум, ропот, шепот, разговор. За окнами дождь, ливень, течет по стеклам.

— Слушается дело… — бубнит Тоник. — Истец… Истица… Клоп. Клопица… Ответчица — Балетница. Балерина — Сплетница…

— Довольно! — просит Антон Николаевич. — Хватит…

— Привет! — ухмыляется Тоник.

Сквозь просветляющуюся пелену непроглядной хмури проступает шапка черных волос, набыченная шея, выпученные глаза профессора Петросяна. Рядом — сестра с опустошенным маленьким шприцем. Синие шторы. Искусственный свет.

— Ну что, немного получше? — нарочито бодрым голосом спрашивает профессор. — Ничего, поправитесь. Уж как-нибудь вытянем вас, любезный…

53

Тоник толкает стеклянную вращающуюся дверь, пропускает Ирэн вперед. Их засасывает внутрь, и свет дня, едва проникающий в холл нижнего этажа гостиницы «Астория», меркнет, сгущается до искусственного. Они направляются к лифту. Адмирал в черной с золотом униформе преграждает путь.