бы ты и спорил, царь. Богов я чтить умею. Ты упрекал меня в страстях, отец, — нет, в этом я не грешен: я брака так и не познал, и телом чист по-прежнему. Клянусь Земледержцем, земли Колебателем Посейдоном, что никогда жены твоей не трогал, что не желал ее словесно и что о ней даже не думал. Пусть я умру бесславно и покрытый позорным именем, ни в море я, ни на земле пускай успокоенья и мертвый не найду… коль это ложно… Она же умерла, наверное, от собственной руки и тому была причина, но больше говорить мне честь не позволяет… Я одному, отец, теперь дивлюсь — изгнанью и проклятью. Зачем не ищешь смерти для меня? Будь на твоем я месте, так обидчик казнен бы справедливо был за честь жены.
— О, это слишком мягко, Ипполит. Казни немедленной от нас себе не жди. Преступнику конец поспешный — большая милость. Нет, ты, вдали от родины скитаясь, будешь жить, вымаливая хлеб и кров, как безродный нищий или презренный раб… А теперь иди. Ты мерзок мне, девственник лживый.
— Как? без суда? без клятвы? свидетелей не допросив? и даже без гаданий — сразу приговор?
— Ты изведешь меня изощренной ложью… Ты сам себе всегда кумиром был, отца не чтил и кончил плохо. Вон из дома моего, сейчас же, без всяких промедлений!
Ипполит, хлопая дверями, выбежал из дворца и, не раздумывая, вскочил на передок повозки. С ободка схватил проворно вожжи он, но кобылиц в первый момент сдержал и, к небесам воздевши руки, стал истово молиться:
— О Зевс, охранник справедливости, с клеймом такого гнусного злодея жизни вовсе мне не надо. Но дай когда-нибудь, останусь я в живых иль не останусь, чтобы отец мой понял, как дурно он со мною поступил, осудив без всякого суда. Пусть, хоть и поздно, раскается Тесей, и я хотел бы это знать.
Услышавший это Тесей, злобно потемневшими сверкнув очами, воскликнул гневно:
— Вместо того, чтоб самому покаяться, ты ждешь, чтоб я раскаялся… Насильник! Лживый негодяй! О, Посейдон, о мой божественный отец! Ты обещал мне три желания исполнить. Одно ты выполнил на Крите и вот желанье второе: пускай мой нечестивый сын до следующего утра… не доживет!
176. Смерть Ипполита [75]
На следующие день конюх Ипполита пришел к Тесею и рассказал, что Ипполита больше нет, его разбили собственные кони.
— О небо! Причастен к его смерти Посейдон? Как погиб, скажи мне, этот муж, поправший честь и пораженный правдой?
Спросил не очень удивленный царь, на что конюх с готовностью ответил:
— Когда мы вечером неслись по полю, с которого холмы к Саронскому спускаются заливу, какой-то гул подземный, точно гром, послышался оттуда отдаленный, вселяя страх и ужас. На море вдалеке мы увидели огромную волну, вздымавшуюся дивною горой. От глаз она закрыла даже скалы. Волна эта раздулась еще больше и, сверкая, надвинулась на берег, и из нее мычанье вдруг раздалось, и верхушка ее раскололась. Бык круторогий тогда явился из пучины, струю морскую изрыгая из ноздрей и из широкой пасти. Ущелья следом окрестные наполнил дикий рев… И снова, и ужасней даже будто бык заревел. Как выдержать глаза, не знаю я, то зрелище сумели? От страха кобылицы, сталь закусив зубами, понесли… И ни рука возничего, ни дышло и ни ярмо их бешеных скачков остановить уж не могли. Куда метнутся кони, туда и зверь — он больше не ревел, лишь надвигался все ближе, ближе… Безумная скачка окончилась, когда колесо разбилось вдребезги… был опрокинут юный царь вместе с колесницей. Это был какой-то ужас. Смешались, закружились осей обломки и колес, а царь несчастный в узах поволочился тесных своих вожжей, — о камни головой он бился, и от тела оставались на остриях камней большие пятна крови. Тут не своим он голосом кричит: "Постойте ж вы, постойте, кобылицы! Не я ли вас у яслей возрастил? Постойте же и не губите — это все проклятие отца. О, не ужель невинному никто и не поможет?" Отказа бы и не было, но от него мы были далеко. Уж я не знаю, как он путы сбил, но мы едва живого его нашли на поле. А от зверя и кобылиц давно простыл и след…Хоть я, конечно, в твоих чертогах царских только конюх, но я бы не поверил никогда про сына твоего дурному слову. Пускай бы, сколько есть на свете жен, хоть все повесились и писем выше, чем Ида, мне наоставляли гору. Я знаю только, царь, что Ипполит хороший человек и потому невинен.
Тесей нахмурился и долго думал. Наконец, тряхнув власами, он медленно сказал:
— Мне пострадавший все же ненавистен, и сладостны мне были вести мук. Но он мой сын, и узы крови для меня священны и потому — ни радости, ни горю здесь не место. Сюда его несите… Заглянуть в глаза ему хочу и волей бога, и этой карой страшной уличить хочу его во лжи и нечестивом злодеянье.
Некоторые говорят, что Тесей все же решил, хоть с опозданием провести допрос свидетелей и первом делом допросил кормилицу Энону. Сначала преданная своей госпоже, даже мертвой, старуха изворачивалась как только могла и даже под клятвой лгала, но проницательный Эгеид это заметил и строго приказал слугам:
— Рабы редко бывают правдивыми свидетелями, особенно против своих господ; их следует принуждать говорить под пыткой, которая неизбежно вырывает у них истину. Истязайте ее ударами, сдирайте с нее кожу, лейте в нос уксус и делайте все, что хотите, только не убейте, пока не вырвете у нее всю правду!
Когда под пыткой Энона рассказала и о любви Федры к Ипполиту, и о том, как пасынок ее отверг, и о том, как она боролась с госпожой, пытавшейся с собой мечом покончить, Тесей не испытал сильного раскаянья и, уединившись, так беседовал со своим сердцем:
— Что ж, видно так Судьбе его было угодно. Я понимаю, что дурно с сыном поступил и пусть в Аиде Ипполит узнает это, как он желал при расставании. И все же я большой вины в сердце своем не ощущаю. Так на моем месте поступил бы каждый. Пред таинственном смерти люди не лгут и потому предсмертной записке Федры следовало верить. И Ипполит был очень странным: он с женщинами знаться не хотел, так поступают лишь больные умом иль телом люди. Он же был вполне здоров, и я подумал, что его воздержание от женщин вдруг прорвалось, как плотина тогда, когда