Читать интересную книгу Восхождение, или Жизнь Шаляпина - Виктор Петелин

<Здесь был пропущен разворот>

гонорар по повышенным нормам, по которым в беляевском издательстве платили только Римскому-Корсакову, Глазунову и Лядову… В прошлом, 1897 году Скрябин получил впервые премию Глинки в тысячу рублей, в этом году — во второй раз, и тоже по настоянию Беляева. Ну что ж, своя рука владыка, как говорится, Римский-Корсаков тут возразить не мог. А вот платить пятьдесят рублей за выступление московской певице Забеле даже как-то неловко… А что поделаешь? Меценат Беляев не любил певцов, раз и навсегда установил для них плату — пятьдесят рублей за концерт. Конечно, некоторые артисты соглашались и на это нищенское вознаграждение, но платить столько же московской артистке, выступающей в Петербурге в Русском симфоническом концерте, — просто смешно. Сколько уж раз он говорил Митрофану Петровичу, что такое положение обидно для артистов, но разве можно его в чем-либо убедить, если он уже что-то решил? Даже слушать не захотел.

Николай Андреевич предложил Надежде Ивановне сто пятьдесят рублей, добавив к беляевским сто своих, а чтобы не потерпеть убытка, он снова решил брать сто рублей за дирижирование, от которых он несколько лет отказывался… Так было снято внутреннее напряжение в дни перед концертом.

Но разве только это его беспокоило и раздражало? Вот вроде бы радостная весть — Мариинский театр, на сцене которого не шло ни одной его оперы, вознамерился возобновить постановку «Снегурочки». 15 декабря будет премьера. Всеволожский заказал новые декорации и костюмы, потрачены огромные средства, а что получается? Какая-то пустота… Его приглашали на репетиции, надеялись поразить кричащим великолепием постановки, а он только расстраивался, хотя и старался не показывать вида. Что поделаешь, если у руководителей театра нет художественного вкуса, полное непонимание русской сказки… Разве дело в дороговизне декораций и костюмов? «Снегурочка» — русская сказка! А тут? Мороз напоминает Нептуна, Лель — Париса, Снегурочка, Купава, Берендей, другие действующие лица походят на героев греческих мифов, а берендеевский дворец и домик слободки Берендеевки по своей форме тоже противоречат сюжету. Нет, Всеволожский с его французско-мифологическими вкусами не мог проникнуть в тайны «Снегурочки», попять национальный замысел русского композитора.

Беспокоило Римского-Корсакова и еще одно обстоятельство. Хорошо, что беляевский кружок постоянно обновлялся, в него вливалась талантливая молодежь, в том числе и его консерваторские ученики Золотарев, Черепнин, Акименко, но вот все называют звездой первой величины Скрябина. Уж очень он какой-то изломанный, рисующийся и самомнящий… Как мог такой страстный любитель искусства, как Беляев, оказавший огромное влияние на развитие русской музыки, плениться столь дисгармоничными произведениями, как скрябинские…[2] Да, Беляев заметил юного Глазунова и специально ездил в Москву, чтобы послушать его Первую симфонию, бывал на репетициях, сам неплохой альтист, играл в квартетах, у себя дома любил собрать квартетистов и с воодушевлением исполнял Гайдна, Моцарта, Бетховена… С Первой симфонии Глазунова началась издательская деятельность Беляева, основавшего в Лейпциге фирму «М. П. Беляев, Лейпциг». За симфонией Глазунова Беляев издал фортепианный концерт Римского-Корсакова, Бородина, Лядова, Кюи и многих других русских композиторов… Беляев основал Русские симфонические концерты, Русские квартетные вечера в Петербурге, ежегодные композиторские премии имени М. И. Глинки, наконец, музыкальные пятницы, где собирались близкие по духу музыканты и советовались между собой… Все это было так важно и необходимо в то время, когда распалась «Могучая кучка» Балакирева…

Николай Андреевич перебирал в памяти события минувшей жизни, сравнивал, сопоставлял одних деятелей, ныне уже покойных, с теми, кто только что засверкал на музыкальном небосклоне. Чаще всего сравнивал кружок Балакирева с беляевским…

«Странное дело… Иронически называли нас «Могучей кучкой», многим тогда казалось, что мы занимаемся пустяками — ведь перед каждым из нас открывались широкие возможности государственной, дипломатической, военной карьеры… А мы часами, неделями, годами говорили только о музыке, о судьбах России… Сейчас мы тоже говорим о музыке, собираемся, играем, поем новые вещи… Прошло лишь около двадцати лет, но какая разница между этими собраниями. Со смертью Мусоргского и Бородина, с отъездом Лодыженского на дипломатическую работу «Могучая кучка» распалась… Балакирев отошел от музыки, увлекся богомольством… С Беляевым не поддерживал никаких отношений. Невоспитанный и несдержанный на язык, Милий Алексеевич сыпал насмешками по поводу Беляева, иногда называя его Болваном Петровичем. Обидно за Милия, ведь нескрываемая неприязнь к Беляеву относилась не только к личности мецената, но и ко всему благородному делу, которое он задумал и блистательно осуществлял. А значит, и все мы, входившие в беляевский кружок, — я, Глазунов, Лядов, Феликс и Сигизмунд Блуменфельды, Дютш, Стасов, — тоже оказались виноватыми перед Балакиревым?.. Беляев пришел на смену Балакиреву, так есть ли в этом какая-то закономерность или это произошло случайно? Нет, тут случайностей быть не может, одно распадается, но дает жизнь другому, таков закон развития… Ясно, что беляевский кружок не является продолжением «Могучей кучки», да и Беляев — не Балакирев. Конечно, сходство есть между этими кружками: судьбы русского искусства нас волновали и тогда и теперь. В то время все мы были настроены революционно, кружок Балакирева соответствовал периоду бури и натиска в развитии русской музыки, кружок Беляева — периоду спокойного шествия вперед. Все пятеро из «Могучей кучки», исключая, конечно, Лодыженского, мало что сделавшего в музыке, сейчас признаны крупнейшими музыкантами не только в России; у беляевского кружка состав более многочисленный и разнообразный: и крупные композиторы, и исполнители, и просто любители музыки, как и сам основатель кружка Беляев… Балакиревский кружок состоял из слабых по технике музыкантов, почти любителей, прокладывавших дорогу исключительно силой творческих талантов, силой, иногда заменявшей им технику, а иногда, как зачастую у Мусоргского, недостаточной для того, чтобы скрыть ее недочеты. Беляевский кружок состоит из композиторов и музыкантов, технически образованных и воспитанных. Кружок Балакирева признавал только Бетховена. Беляевцы уважают не только своих музыкальных отцов, но и дедов и прадедов, вплоть до Палестрины[3]. Балакиревский кружок признавал почти исключительно оркестр, фортепиано, хор и голосовые соло с оркестром, игнорируя камерную музыку, голосовой ансамбль, беляевский кружок принимал и эти формы. Балакиревский кружок был исключителен и нетерпим. Беляевский являлся более снисходительным и эклектичным. К Балакиреву относились как к учителю и старшему брату, и только потом, по мере возмужалости каждого из нас, эти отношения менялись и наконец совсем переменились из-за деспотичности характера учителя, пытавшегося навязать свои вкусы вплоть до мелочей… Кто ж будет терпеть деспотизм? Беляев же не глава своего кружка, скорее он его центр. Как Беляев мог оказаться в центре такого мощного своими талантами кружка и в чем его притягательная сила? Беляев — богатый торговый гость, немножко самодур, но притом честный, добрый, откровенный до резкости, иногда даже до грубости прямой человек, в сердце которого есть, несомненно, и нежные струны; он радушный хозяин и хлебосол. Но главное, конечно, даже не в этих сложных и противоречивых сторонах его натуры. Главное — в беззаветной любви и преданности музыке. Стоило ему познакомиться с Глазуновым, как он всецело отдался покровительству и делу распространения музыки. Да, он меценат, но не меценат-барин, бросающий деньги на искусство по своему капризу… Ясно, не будь он богатым, он не мог бы сделать ничего для искусства, но в этом деле он сразу стал на благородную, твердую почву: стал предпринимателем концертов и издателем русской музыки без всяких расчетов на какую-либо для себя выгоду. Напротив, он жертвовал на это огромные деньги, скрывая по возможности свое имя… Прекрасный человек! Как можно не понимать его роли в современном развитии русской музыки… Беляев, как и Третьяков, Мамонтов, Морозов, навсегда останется в русском искусстве…»

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});