В этой мертвой тишине отчетливо прозвучал мой голос:
- "Я не хочу". Стихотворение неизвестного поэта.
Читал я, как помню, громко, не очень выразительно, но последние строчки:
...Честь воина в боях не посрамлю! Бесстрашным буду! Беспощадным буду! Остановлю врага и разгромлю!
выпалил с таким жаром, с такой яростью вознес руки над головой, что бойцы неожиданно повскакивали с мест и, потрясая кулаками, закричали:
- Разгромим врага! Уничтожим фашистов!
Не сразу успокоились зрители. А Яковлев дружески хлопнул меня по плечу:
- Молодец! Как настоящий артист прочитал!
Это был мой первый и последний успех на сцене. Лишь после войны я случайно узнал, что автором стихотворения был поэт Сергей Михалков.
И опять начались повседневные будни. Однако ни выматывающие все силы занятия, ни учения и марш-броски, ни различные бытовые заботы не могли вытеснить тревогу о судьбе отца и Марины. Получив письмо из дому, каждый раз волнуюсь: а вдруг сестренка сообщает о гибели отца? Ведь написала же она, что похоронки приходят в село все чаще и чаще... А когда почему-либо письма задерживаются, тревога доводит меня до бессонницы. Почему на передовой отец, а не я, молодой, здоровый? Правда, из писем отца можно понять, что воюет он где-то юго-восточнее Орла. Судя по сводкам Совинформбюро, там пока относительное затишье. Но фронт есть фронт: там и стреляют, и бомбят...
А где же Марина? Вот уж не ожидал, что чувство признательности к девушке, с сестринской заботливостью выхаживавшей меня в госпитале, так захватит. Неизвестность тревожит. Щемит сердце. На первый мой запрос в Главное санитарное управление Красной Армии о судьбе медицинской сестры Дмитриевой получил обескураживающий ответ: "Числится пропавшей без вести". Значит, госпиталь не успел эвакуироваться? Ведь наступление фашистских войск на Южном фронте в июне 1942 года началось столь стремительно, что такие малоподвижные учреждения, как госпитали, оказались в чрезвычайно трудном положении. На остальные мои запросы ответа вообще не последовало. Когда зимой 1943 года наши войска освободили Лихую, послал письма военному коменданту станции и военкому Зверевского района. Комендант сообщил, что госпиталь успел выехать, а о дальнейшей его судьбе ему ничего не известно, интересовался адресом родителей Марины. Если бы я его знал! Мне и в голову не приходило, что он когда-нибудь потребуется.
Поняв, что розыски зашли в тупик, твердо решил: если доживу до мирных дней, то в первый же отпуск поеду на станцию Лихая, обойду все окрестные села (в память отчетливо запало, что за простоквашей Марина бегала в деревню за 7 километров) и обязательно разыщу ее подругу...
Наступили тревожные июльские дни 1943 года. Занятия в ротах начинались с информации о событиях на Курской дуге. Сообщения Совинформбюро о ликвидации фашистских войск как на северном, так и на южном фасах Курской дуги были отмечены общеполковыми митингами. Эхо первого артиллерийского салюта, прозвучавшего 5 августа в честь освобождения Орла и Белгорода, нашло радостный отзвук в наших сердцах.
Под гром победных салютов осенью 1943 года завершилась моя служба в запасном полку. Правда, сначала я попал в отдельный запасной офицерский полк Южно-Уральского военного округа. И уже оттуда в начале ноября направлен на Белорусский фронт.
Как поется в популярной песне, "были сборы недолги", и вот уже мелькают станция за станцией. И тревожно, и радостно: впереди бои... И где-то в этих же местах, на Белорусском фронте, воюет отец. Я и предположить не мог, что скоро наши фронтовые пути пересекутся на одной из речных переправ, что произойдет самое невероятное: на дорогах войны я встречу... Марину.
Часть вторая
Брянская Краснознаменная
Третий год по родной земле катится вал войны - рушатся города, горят села, уничтожаются творения человеческого разума.
Третий год кровь и пот: кровь - на фронте, неимоверное напряжение - в тылу. Миллионы людей оторваны от привычных дел; гибнут в боях, мерзнут в окопах, мокнут на маршах...
Третий год по дорогам идут эшелоны с пополнением, военной техникой, оружием, боеприпасами, снаряжением, ранеными, а люди живут суровыми законами военного времени: недоедают, недосыпают ради одного - все для фронта, все для победы.
И так день за днем, неделя за неделей, месяц за месяцем...
В одном из воинских эшелонов осенью сорок третьего я убывал на фронт. Стучали колеса на стыках рельсов, мимо проплывали пожухлые поля, расцвеченные осенними красками леса, деревни и села, пристанционные поселки, города.
В раскрытые двери теплушек врывался ветер. Воздух еще не успел полностью остыть, был свеж, чист, приятно бодрил. Местами вдоль железнодорожной колеи лежал пестрый сарафан листьев. Красоты осенних пейзажей навевали воспоминания, уносили нас в родные места. Бойцы и командиры разговаривали о военных событиях, вспоминали мирную жизнь, говорили о самом дорогом, сокровенном, что осталось за чертой 22 июня 1941 года, раз и навсегда перечеркнувшего миллионы людских судеб.
Народ подобрался бывалый. Большинство успело, как говорят, но самую маковку вкусить "прелестей" фронтовой жизни, побывать в таких переделках, откуда не всегда, да и не все, возвращаются. Война для них стала работой трудной, опасной, но необходимой, - работой, без которой и мечтать нельзя было о победе. Поэтому если заводили разговор о военных делах, то говорили просто и понятно, рассудительно и с толком. Без излишних прикрас вспоминали бои и сражения, давали оценку противнику.
- Нет, не тот немец пошел, не тот, - свертывая самокрутку, ведет разговор с окружившими товарищами старшина Лузгин. На гимнастерке старшины бордовой эмалью отсвечивает орден Красной Звезды, поблескивают медали, видны нашивки за тяжелые ранения. - Помню, в сорок первом, сорок втором фриц лез напролом. Бывало, возьмешь в плен, хорохорится, руку тянет вверх: "Хайль Гитлер!" А как своротили ему скулу под Сталинградом да под Курском шею свернули - другую песню заводит: "Гитлер капут!"
Бойцы, окружившие старшину, смеются, отпускают колкости, соленые солдатские остроты в адрес Гитлера и верхушки рейха. Кто-то протяжным баском глубокомысленно замечает:
- Ко времени приспосабливаются, на Гитлера все валят, а сами-то где они были, да и теперь...
- Во-во! - подхватывает старшина. - И я только об этом "теперь" хотел сказать. Дерутся фрицы пока отчаянно, держатся до конца. Я это к чему? Да к тому, что кое-кто, возможно, думает, мол, теперь фрица шапками закидаем. Нет, шалишь. Недавно под Берестой - меня там еще осколок фашистской мины в плечо поцеловал - часа полтора наша артиллерия молотила немецкий передний край. Казалось, ничего живого там не осталось. Но только поднялись мы в атаку, как ожили фашистские огневые точки. Мы - туда, мы - сюда, а он чешет из пулеметов - и все тут. Пришлось поклониться матушке-земле, да и не один раз.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});