Читать интересную книгу Жены и дочери - Элизабет Гаскелл

— Я не продала себя, тогда вы мне нравились. Но как же я ненавижу вас сейчас! — вскричала Синтия, не в состоянии сдержаться.

Он поклонился и повернул назад, быстро спустившись по лестнице. Во всяком случае, его уход стал облегчением. И, тем не менее, обе девушки торопились вернуться, словно он все еще преследовал их. Один раз, когда Молли что-то сказала Синтии, последняя ответила:

— Молли, если тебе жалко меня… если ты любишь меня… больше ничего не говори сейчас. Когда мы окажемся дома, нам придется сделать вид, что ничего не случилось. Приходи ко мне в комнату, когда мы поднимемся наверх, чтобы ложиться спать, и я расскажу тебе все. Я знаю, ты будешь очень осуждать меня, но я расскажу тебе все.

Поэтому Молли не произнесла ни слова, пока они не добрались до дома. Затем каждая из девушек поднялась в свою комнату, чтобы отдохнуть и успокоиться перед переодеванием к неизбежному семейному обеду. Молли чувствовала себя так, будто ее сильно встряхнули, она совсем не спускалась бы вниз, если бы ее собственные интересы не были поставлены на карту. Она сидела за туалетным столиком, обхватив голову руками, не зажигая свечей, в затемненной комнате, пытаясь унять свое бьющееся сердце и вспомнить все, что она услышала, и понять, как все это скажется на жизнях тех, кого она любила. Роджер, о, Роджер! — на краю света в таинственном мраке расстояния — любящий (ах, что это была за любовь! Это была любовь, о которой Синтия упомянула как о достойной!), а на предмет его любви предъявлял требования другой — с которым она должна притворяться! Как это могло произойти? Что он подумает и почувствует, если ему доведется узнать? Бесполезно было пытаться представить его боль — это не принесло бы пользы. Молли оставалось только попытаться разгадать Синтию, если она могла помочь ей мыслью, или советом, или действием, а не слабеть, позволяя фантазии рисовать картины возможных страданий.

Когда она вошла в гостиную перед обедом, то застала там Синтию и ее мать. В комнате стояли свечи, но они были не зажжены, поскольку огонь камина горел весело и порывисто, и возвращения мистера Гибсона ожидали с минуты на минуту. Синтия сидела в тени, поэтому только благодаря своему тонкому слуху Молли могла судить о ее состоянии. Миссис Гибсон рассказывала о своих дневных приключениях: кого она застала дома, совершая визиты; кого не было дома; и те небольшие обрывки новостей, которые она услышала. Голос Синтии казался Молли вялым и уставшим, но она отвечала надлежащим образом и выражала должный интерес в нужных местах, правда, Молли приходила ей на помощь и с усилием вступала в разговор. Но миссис Гибсон была не из тех, кто замечает мельчайшие отличия или изменения в поведении. Когда вернулся мистер Гибсон, стороны поменялись местами. Теперь на Синтию напало оживление, отчасти для того, чтобы он не заметил уныния, и отчасти потому, что Синтия была одной из тех прирожденных кокеток, которые от колыбели до могилы инстинктивно выставляют все свои приятнейшие манеры для того, чтобы поладить с любым мужчиной, молодым или старым, который может оказаться рядом. Она выслушала его замечания и рассказы с приторным вниманием, и Молли, молчаливая и удивленная, едва могла поверить, что Синтия, сидящая перед ней, та самая девушка, которая рыдала и кричала, словно ее сердце разрывалось, не более двух часов назад. Правда, она выглядела бледной, и глаза у нее были уставшие, но это был единственный признак ее прошлых тревог. После обеда мистер Гибсон отправился к своим городским пациентам. Миссис Гибсон затихла в своем кресле, держа перед собой газету «Таймс», за которой она по-женски вздремнула. Синтия держала книгу в одной руке, а другой прикрыла глаза от света. Одна Молли не могла ни читать, ни спать, ни работать. Она сидела у полукруглого окна, жалюзи еще не были опущены, поскольку не было опасности, что за ними подглядывают. Она всматривалась в мягкую темноту за окном и поймала себя на том, что пытается разглядеть очертания предметов — коттедж в конце сада, огромную скамью вокруг дерева, проволочную арку, по которой вились вверх летние розы — все казалось едва видимым и тусклым в темном бархате воздуха. Некоторое время спустя принесли чай, и началась обычная вечерняя суматоха. Со стола убрали, миссис Гибсон поднялась и сделала несколько замечаний о дорогом отце, которые она делала в тот же самый час несколько недель назад. Синтия тоже не выглядела иначе, чем обычно. «И все же что за тайна скрывалась за ее спокойствием!» — думала Молли. Наконец пришло время ложиться спать и время привычных бесед перед сном. И Молли, и Синтия поднялись в свои комнаты, не обменявшись ни словом. Оказавшись в своей комнате, Молли не могла вспомнить, она ли должна идти к Синтии, или это Синтия должна идти к ней. Она сняла платье и, надев пеньюар, стояла и ждала, и даже присела на пару минут; но Синтия не приходила, поэтому Молли пошла и постучала в дверь напротив, которая, к ее удивлению, оказалась запертой. Когда она вошла в комнату, Синтия сидела за туалетным столиком, словно только что поднялась из гостиной. Она склонила голову на руки и, казалось, почти забыла, что назначила Молли встречу, поскольку выглядела испуганной, на ее лице отпечатались беспокойство и душевные страдания; оставшись наедине, она больше не делала усилий над собой, уступив тревожным мыслям.

Глава XLIII

Признание Синтии

— Ты сказала, я могу прийти, — произнесла Молли, — и что ты все мне расскажешь.

— Думаю, ты и так все знаешь, — уныло ответила Синтия. — Возможно, тебе неизвестны мои причины, но, во всяком случае, ты знаешь, в каком я затруднении.

— Я много думала, — сказала Молли робко и нерешительно. — И полагаю, если бы ты рассказала папе…

Прежде, чем она продолжила, Синтия вскочила со стула.

— Нет! — воскликнула она. — Не буду. Разве только мне придется немедленно уехать отсюда. И ты знаешь, что мне некуда ехать… без предупреждения, я имею ввиду. Полагаю, мой дядя примет меня, он мой родственник, и будет обязан поддерживать меня, как бы я себя не скомпрометировала. Или возможно, я могла бы получить место гувернантки… какой прелестной гувернанткой я бы стала!

— Прошу, пожалуйста, Синтия, не произноси такие безумные речи. Я не верю, что ты поступила так плохо. Ты говоришь, что не поступала, и я верю тебе. Этому ужасному человеку удалось запутать тебя каким-то образом. Но я уверена, папа мог бы все расставить на свои места, если бы ты только подружилась с ним и все ему рассказала…

— Нет, Молли, — сказала Синтия. — Я не могу, и покончим с этим. Ты можешь рассказать, если хочешь, только позволь мне сначала покинуть дом, дай мне немного времени.

— Ты знаешь, я никогда не расскажу того, что тебе не хотелось бы рассказывать, Синтия, — ответила Молли, глубоко задетая словами сестры.

— Ты не расскажешь, дорогая? — спросила Синтия, беря ее за руку. — Ты мне обещаешь? Клянешься?… Для меня будет таким облегчением рассказать тебе все, теперь ты знаешь так много.

— Да! Я пообещаю не рассказывать. Тебе не стоит сомневаться во мне, — ответила Молли печально.

— Очень хорошо. Я доверяю тебе. Я знаю, что могу доверять.

— Но подумай о том, чтобы рассказать папе и позволить ему помочь тебе, — настаивала Молли.

— Никогда, — ответила Синтия решительно, но тише, чем прежде. — Ты думаешь, я забыла, что он сказал в тот раз по поводу несчастного мистера Кокса? Каким суровым он был, и как долго я была в немилости, если сейчас я не в том же положении? Я из тех людей, как иногда говорит мама… Я не могу жить с людьми, которые плохо думают обо мне. Может быть это слабость, может быть грех… я не знаю, и мне все равно. Но я в самом деле не могу быть счастлива, живя в одном доме с теми, кто знает о моих ошибках, и думает, что они лучше меня. Теперь ты знаешь, что твой отец так бы и сделал, я часто тебе говорила, что у него, и у тебя тоже, Молли, нормы морали выше, чем те, что я раньше встречала. Я бы не вынесла, если бы он узнал, он бы так рассердился на меня… он никогда бы не смирился, а он мне так нравился! Он так мне нравится!

— Тогда не беспокойся, дорогая, он не узнает, — заверила Молли, поскольку Синтия снова начала впадать в истерику… — по крайней мере, мы больше не будем об этом говорить.

— И ты больше никогда не скажешь… никогда… обещай мне, — взмолилась Синтия, с горячностью беря ее за руку.

— Никогда, пока ты мне не позволишь. Теперь давай посмотрим, могу ли я помочь тебе. Приляг на кровать, я сяду рядом с тобой, и поговорим об этом.

Но Синтия снова села на стул рядом с туалетным столиком.

— Когда это все началось? — спросила Молли после долгого молчания.

— Давно… четыре или пять лет назад. Я была ребенком, предоставлена самой себе. Были каникулы, и мама уехала в гости, а Дональдсоны пригласили меня с ними на праздник в Вустер. Ты не представляешь, как приятно все это звучало, особенно для меня. Меня заперли в том огромном ужасном доме в Эшкоме, где у мамы была школа. Она принадлежала лорду Камнору, и мистеру Престону, как его управляющему, приходилось следить, чтобы ее красили и оклеивали. Но кроме того, мы были очень хорошо знакомы с ним. Я полагаю, мама считала… нет, я не уверена в этом, я достаточно обвиняю ее, чтобы рассказывать тебе то, что может оказаться всего лишь фантазией…