Каких славян? Поляки — славяне. Но известно, как у нас поляков любят. Да они и не поедут, Польша в нынешний кризис демонстрирует высокие темпы роста. Хорваты — тоже славяне. Так их вообще воспринимают как врагов после развала Югославии. Может, кто-то рассчитывает на чехов или словаков?
Надо понимать, имеются в виду только белорусы и украинцы. Белорусов немного. Сейчас у них дома плохо — и они готовы ехать в Россию на заработки. Но спокойные, доброжелательные, терпеливые белорусы привыкли к более устроенной и налаженной жизни. Как только у них в республике дела наладятся, вернутся к себе. Украинцы, если могут, перебираются на Запад. К нам едут те, кто не сумел преодолеть границу Европейского союза. В любом случае украинцев не хватит, чтобы компенсировать наши демографические потери.
Так что если думать о будущем, то стратегическая задача состоит не в том, чтобы на митингах стращать приезжих и на каждом шагу внушать им: вы — чужие и тем самым превращать их во врагов. А в том, чтобы обеспечить мягкую интеграцию в городское сообщество. Это требует серьезных усилий. Но…
Впрочем, поведение нашей политической элиты, где днем с огнем не найдешь ответственных лидеров, — лишь одна сторона дела. Другая — и куда более пугающая! — поведение нашего общества.
За политикой европейского Севера в отношении европейского Юга стоит здравый расчет и хорошо осознанный собственный интерес. А за эмоциями нашей толпы — ничего, кроме испуга. Давайте скажем это откровенно. Ненависть к приезжим — следствие прежде всего глубокого страха перед ними. Конкуренты!
Конечно, люди из провинции всегда ведут себя активнее. Им приходится прилагать куда больше усилий, чтобы освоиться и устроиться на новом месте. Но приезжим из других республик приписываются качества, которых у них нет. Приезжие кажутся более ловкими, оборотистыми, пробивными. Поэтому они занимают наши рабочие места… Они по-хозяйски располагаются в нашем городе… Они гуляют с нашими девушками…
Это особенно обидно на фоне характерной для общества спеси и самодовольства, уверенности в нашей необыкновенной духовности и вообще превосходстве над другими, особенно над теми, у кого другой цвет кожи, кто говорит на другом языке, отличается от нас темпераментом и традициями.
Подсознательный страх перед приезжими — результат болезненной неуверенности в себе, в своих силах, в способности справляться с любыми проблемами. Вот что самое прискорбное в этом всплеске яростной ненависти к чужим, приезжим, не нашим: бессилие общества. И ощущение безнадежности: нам против конкурентов не выстоять.
С такими настроениями, с таким самоощущением на многое ли можно рассчитывать в жизни? Обилие участвовавших в «Русском марше» — свидетельство того, что социологи называют «негативной мобилизацией», то есть готовности объединиться против кого-то. А для позитивной мобилизации, то есть для сплочения во имя достижения какой-то высокой цели и собственного успеха, силы и желания не хватает.
Они никуда не уедут. Но и ничего не сделают
Социологи преподнесли неприятный сюрприз. Большинство опрошенных сограждан признались, что хотели бы покинуть Россию. Цифра напугала. Стали выяснять, отчего три четверти населения готовы бросить родину и как их остановить, а то у нас и без того бедственная демографическая ситуация.
В принципе в сегодняшнем мире люди передвигаются совершенно свободно. Границы не мешают находить работу по душе. Люди уезжают и возвращаются. Современная наука так и существует. В какой-то стране собирается интернациональный временный трудовой коллектив, решает научную задачу и разъезжается. Потом эти же ученые собираются вместе уже в другой стране…
Но в нашем обществе активных и инициативных людей немного. Разве это просто — отправиться за границу и найти там подходящую работу? И язык нужно прилично знать, и владеть пользующейся спросом специальностью. Но главное — психологическая готовность начать жизнь на новом месте, никого и ничего не зная, способность рискнуть плюс малая толика авантюризма. Многие ли на это способны?
Так что же означает эта массовая готовность уехать? С моей точки зрения, это извращенная форма отчаяния, раздражения, ощущения безнадежности. У каждого из нас бывает горькая минута, когда из-за неурядиц на работе или в семье невольно вырывается: бросить бы все и уехать! Сейчас этот сигнал отчаяния одновременно подают три четверти опрошенных!
На протяжении ряда лет высокие рейтинги Путина и Медведева воспринимались как одобрение того, что происходит вокруг нас.
Похоже, эти рейтинги были, скорее, показателем надежды на доброго царя, который, может быть, что-то для нас сделает. А нам самим не позволят. Да мы и не сможем…
Принято считать, что стабильность — главное, чего хотят россияне. А гарантии стабильности — это усиление роли государства. Считается, что для страны стабильность важнее перемен. Жизнь становится лучше, мы движемся в правильном направлении, мы уверены в будущем страны, так зачем что-то менять?
Но вот чего мы не видим.
Социологи отмечают серьезное разочарование сегодняшнего российского человека, ощущение исторического поражения, неудачи. Это порождает нигилизм и цинизм.
Разочаровались в советских идеалах. Затем в надеждах перестроечного времени. И еще сильнее — в нынешней жизни. В результате не просто исчезли идеалы, а люди и не верят, что идеалы в принципе могут быть. Это чиновники, достигшие вершины власти, жаждут стабильности, то есть покоя и комфорта. Но не общество, чувствующее себя обделенным.
Общество вступило в эпоху перемен ждущим обновления и мечтающим о движении вперед, а сейчас разочаровано и развращено неприкрытым лицемерием. Конечно, жизненный уровень — в сравнении с брежневскими временами, несомненно, много выше. Но отчего тогда такое недовольство?
После недолгой попытки отклониться от привычного маршрута страна вернулась на прежнюю колею.
К несправедливости советской системы, когда человеку на высокой должности положено все, а человеку без должности — ничего. И опять судьба зависит не от знаний, умения, опыта и таланта, а единственно — от воли высшего вождя.
К бьющему в глаза неравенству. Выяснилось, что новая власть в смысле обретения благ и устройства личного благополучия ничем не лучше прежней. А может, и хуже, потому что неравенство стало масштабнее, а ощущение обиды — острее.
К отсутствию возможностей для самореализации. И это, быть может, хуже всего.
У нас в стране с восхищением говорят об экономических успехах Китая. Чтобы идти по китайскому пути, нужны китайцы. Кто желает трудиться по-китайски — без отпусков, без суббот и воскресений, по две смены, добывая деньги на учебу детей? Но у нас и нет возможности зарабатывать, скажем, беспрепятственно открывать мелкий бизнес.