выходило ладно. И госпожа Ланге весь обед устроила лучшим образом, так, что все офицеры полка были приемом генерала довольны.
Не успели они уйти, как пришел племянник Бруно Фолькоф, а с ним архитектор де Йонг и неразлучный приятель племянника Михель Цеберинг. Пришли, чтобы посчитать сколько бруса, и теса, и гвоздей нужно будет вскорости. Но с ними кавалер долго не сидел, еще раз объяснил, что скоро, со дня на день, прибудут в его землю люди. Много людей – тысяча, не меньше, – и людям этим до зимы надо дать кров. Вот и посчитайте, господа, все, что для этого надобно.
Только выпроводил их и уже, на радость жене, думал подняться наверх в опочивальню, как прибежал мальчишка и сказал, что люди во множестве идут к деревне, люди те военные и все в прекрасных нарядах, в таких прекрасных, что здесь таких никогда не видали. «Прекрасные наряды!» Волков усмехнулся. Пестрое, вызывающее, похожее на лохмотья тряпье, которое носили ландскнехты, для местных и вправду могло показаться прекрасным. В общем, сон опять откладывался. Генерал поехал встречать прибывающих солдат и был приятно удивлен тем порядком и строем, с каким эти бравые ребята входили в деревню в колонне по четыре. Барабаны, пики, как лес, качаются в такт ровному солдатскому шагу и барабанному бою, ряды идеальные – глаз не оторвать. Доспехи сверкали бы, не будь на них толстого слоя дорожной пыли, а под доспехами – желтые колеты с широченными рукавами, иссеченными десятками разрезов, чулки всевозможных цветов. Шляпы, береты, замысловатые шапки и перья, перья, перья. Перья на головных уборах настолько роскошные, что им позавидовали бы и городские нобили, и земельные аристократы. Для простых людей, что жили в таком захолустье, как Эшбахт, для которых поездка в ближайший город на ярмарку являлась событием удивительным, появление таких людей и вовсе было чудом. Все выбегали смотреть на шагающих под барабан красавцев. Даже полупьяные посетители кабака и разгульные девицы и сам трактирщик – все выбежали посмотреть на такое зрелище.
Впереди разбитой на роты колонны под черно-желтым знаменем императора и бело-голубым знаменем кавалера фон Эшбахта ехали офицеры – сам капитан Кленк и его лейтенант Холиман. Да, зрелище было прекрасное и местным очень нравилось.
Волкову было видно, что шествие подготовлено, что ландскнехты ходят так не всегда, но все равно это было красиво. Единственное, что ему не нравилось, так это то, что уже к утру о приходе бравой баталии в Эшбахт станет известно в кантоне.
Кавалер пожал руку и Кленку, и его лейтенанту. Сказал, что расположить солдат можно за околицей, на южном выезде из села, там, где встали кавалеристы фон Реддернауфа. А еще велел своим дворовым мужикам резать свиней. Всего у него в свинарнике имелось шесть свиней, и хорошо накормить такую прорву усталых людей ими было невозможно, поэтому Волков приказал также зарезать бычка и телочку. И выкупил у трактирщика все пиво и вино, что у того было. И так как этого тоже оказалось мало, пришлось добавлять еще кое-что из своих погребов.
Он освободился от забот и закончил разговоры с офицерами, когда солнце уже закатилось. Лишь тогда Волков, на радость жене, вернулся в дом и лег с ней в постель. Элеонора что-то ему говорила, но он не понимал ни слова, ни единого слова не разобрал и сразу провалился в сон.
Ночь пролетела за мгновение, казалось, вот только что лег, а уже жена тормошит.
– Господин мой, к вам пришли.
– Что? Утро уже? – едва открывая глаза, спросил кавалер.
– Давно уже, и к вам человек пришел. Говорит, дело важное.
Волков приподнялся на локте, посмотрел на жену.
– Что за человек? – Он бы еще спал и спал.
– Из ваших какой-то.
– Имя он назвал свое?
– Назвал-назвал, – отвечала Элеонора Августа, – да я позабыла.
«Дура».
– Распорядитесь, чтобы Гюнтер нес мне воду. – Кавалер сел на кровати.
– Да уже давно все готово, еще поутру велела вам согреть, – сообщила жена, довольная собой, и добавила: – Я распорядилась вашего человека кормить.
Она улыбалась и ждала… похвалы, что ли…
– Благодарю вас, – проговорил кавалер и начал одеваться.
А жена вместо лакея кинулась ему помогать. Это опять удивило генерала. Отчего она такая стала?
А человек его ждал, конечно, по делу важному. Когда Волков спускался из покоев к столу, встал с места и поклонился не кто иной, как капитан его Эрик Георг Дорфус собственной персоной. И кавалер так ему обрадовался, что обнял молодого человека вместо ответного кивка.
– Позавтракали?
– Госпожа Эшбахт была весьма гостеприимна, – отвечал капитан.
– А что это у вас? – Волков сел за стол, а сам показал на бумаги, что лежали подле руки капитана.
– Как вы и приказали, снова был на том берегу. Чуть обновил карту и осмотрел еще раз лагерь.
– Видели лагерь?
– Я в нем был, продал две бочки меда интенданту.
– И что?
– С лагерем все так же, – отвечал капитан, – укреплять его никто не собирается. Ров неглубок, частокола нет, рогатки на входах, и все. То нам на руку.
Казалось бы, все хорошо, но тон Дорфуса был вовсе не успокаивающий. А тут Мария принесла господину сдобные булки, только что испеченные, кофе горячий, печеную свинину в горчице. Пока она ставила все это на стол, кавалер молчал, но, как она ушла, спросил своего офицера:
– Вижу, что не все вам там показалось хорошим.
Капитан кивал, соглашался: да, не все.
– За день, что я там был, в лагерь приехало двенадцать кавалеристов с южных сел. А к вечеру пришли еще двадцать четыре арбалетчика. И, пока я лагерь не видел, там палаток-то поприбавилось.
Волков, увидав капитана, окончательно проснулся, а теперь, от последних слов его, и взбодрился. Отложил кусок булки, отодвинул тарелку с бужениной. А вот и он, главный момент всякого человека, который принимает решения, от которых будет зависеть его жизнь и жизни многих-многих людей, что пойдут с ним. Главный момент, и ошибиться тут нельзя. Хочется, хочется, конечно, переложить часть своей ответственности на кого-то другого, да на кого же? Кто за тебя примет это решение? И все-таки он хотел знать наверняка.
– Думаете, тянуть нельзя?
Капитан принялся зачем-то ворошить свои бумаги, как будто потерял в них что-то важное, от осознания своей причастности к важному решению, от осознания своей ответственности за будущую кампанию, он молод и не хочет отвечать за принятие решения, ему неуютно под тяжелым взглядом генерала. Но отвечать на заданный вопрос ему придется, и он наконец проговорил:
– День-два… или, может, три дня у нас еще есть