Тут скрипнуло потайное зеркало, и в кабинет вошел Даттам.
– Что с вами? – спросил Даттам.
– Так, – ответил Арфарра, – задумался над ходом.
– Поглядите на себя в зеркало, – сказал Даттам.
Арфарра подумал, что, наверное, опять кровь на лбу, подошел к зеркалу и увидел, что волосы у него поседели.
– Это я, наверное, в замке Кречетов перепугался, – сказал Арфарра. – Однако, я хочу поглядеть на город. Посветите мне.
– Я вам не прислужник – носить светильники.
Тогда советник Арфарра сам взял большую посеребренную лампу, увитую виноградными кистями и листьями, раздвинул дверь и пошел по наружной галерее. Даттам вышел с ним. В лампе, надо сказать, нужды не было: ночь была светлая, в Мертвом городе повсюду горели огни, и во дворе замка Белых Кречетов пламя костра вздымалось выше стен.
Арфарра-советник поднял лампу и этак помахал ей, вверх-вниз. Потом Арфарра вернулся в кабинет, а Даттам остался в галерее.
* * *
Этой ночью стало ясно, что милость неба и вправду на стороне империи: потому что не успел как следует разгореться погребальный костер Марбода Белого Кречета, как далеко-далеко сделался вихрь и гром, налетели голубые мечи, закружились оранжевые цепы, накинулись на дамбу в верховьях и стали ее трепать и мять.
Весь собранный паводок хлынул в старое русло, подметая людей, палатки и недавние постройки. Этого, однако, было мало. Наводнения в Ламассе раньше случались часто, и сам город был всегда от них в безопасности. Тут, однако, божья рука расчистила поток так, что волна прошла через залив, ударилась об один берег, о другой, поднялась к западной городской стене и смыла берег вместе со стеной и примыкавшей к ней городской ратушей.
Этой ночью от воды погибло много всякого добра, хотя некоторые из вассалов Белых Кречетов хвастались, что от погребального огня Марбода Белого Кречета добра погибло еще больше.
Наутро в городе был мятеж: народ почему-то решил, что во всем виноват обвинитель Ойвен, его выпихнули из окна на мостовую, а остатки вечером снесли с повинной к королевскому замку.
Что же до Арфарры-советника, то всему на свете, даже народному доверию, приходит конец. И хотя все соглашались, что Арфарра-советник достойный человек, все же, как ни крути, это он построил дамбу, которую разрушил Золотой Государь. Большинству казалось, что, если бы советник не был одержим ложной жалостью и положил в основание дамбы строительную жертву, то дамба была бы Золотому Государю не по зубам.
Горожане и рыцари вместе явились с повинной к королевскому замку, и король принял от них их прежние прошения и сжег, не преступая полагающихся церемоний. Киссур Ятун и Шодом Опоссум, однако, бежали с немногими приверженцами в Золотой Улей, на лодках, и там впоследствии большинство их погибло очень достойно.
А горожане, будучи людьми рассудительными, согласились, что Золотой Государь, был, без сомнения, прав, потому что если бы началась война и осада города, то результат был бы тот же самый, а людей и имущества погибло бы несравненно больше.
* * *
Клайду Ванвейлену никто не сказал, что горожане собрались-таки бунтовать, и он думал, что со смертью Кукушонка все кончилось. Впрочем, он думал мало, а больше лежал в забытьи. Ночью ему мерещилась всякая жуть.
К полудню он проснулся, и монашек у постели сказал ему:
– Чтой-то вы, господин советник, живой или мертвый ночью по балкону бегали?
Клайд Ванвейлен встал с постели, поглядел в окно на галерею и увидел, что, оказывается, все ночное было не сном, а явью.
Ванвейлена опять уложили в постель, а скоро к нему явились господин Даттам и Сайлас Бредшо.
Ванвейлен поглядел в сторону занавешенного окна, за которым полгорода смыло наводнением, и спросил:
– Это что: начало власти империи?
– Нет, – ответил Даттам, – это конец власти Арфарры. Завтра я уезжаю в империю, потому что то, что происходит в империи, важнее того, что уже произошло здесь. И я беру Арфарру с собой, потому что господин экзарх считает, что он здесь больше пользы не принесет, и сейчас при короле будет другой человек. Что же до вас, господин Ванвейлен, – я вас также забираю с собой. Дом ваш сожжен, и корабль вчера утонул. А главное – все считают вас убийцей Марбода Кукушонка. Разубедить их в этом будет весьма сложно, при таких несомненных доказательствах, как сгоревший дом и разбитый корабль, и я не дам в этой стране за вашу жизнь, – тут Даттам прищурился, – даже монетки из глупого серебра.
* * *
Поздно вечером, в час совершенно неожиданный для поездки, господин Даттам выехал из дворца к Голубым Горам. Через пять дней быстрой езды нагнали караван, а еще через неделю достигли горных перевалов и пришли к порогу страны Великого Света. Двое, однако, людей в караване не видали ни разу друг друга, потому что не поднимались с носилок.
Клайд Ванвейлен так и не видел летних дорог и зеленых полей, потому что все никак не мог оправиться от отравы, и еще сильно простудился, пролежав два дня на холодном камне.
Что до советника Арфарры, который тоже был в забытьи, то тут понятного было мало: ведь его никто не трогал и ничем не поил, и все свои решения, до самого последнего мига, он всегда принимал сам.
Часть вторая
СТРАНА ВЕЛИКОГО СВЕТА
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
Неевик, шестидесяти девяти лет – император страны Великого Света.
Государыня Касия, двадцати семи лет – бывшая наложница, из простых крестьянок.
Харсома, тридцати четырех лет – троюродный племянник покойной государыни, приемный сын Неевика, наследник престола, экзарх провинции Варнарайн, при котором, по мнению многих, маленький человек остался рабом государства и стал рабом богача: ибо чем продажа труда лучше продажи тела?
Падашна, сорока шести лет – родной сын государя Неевика, бывший наследник престола, сосланный в монастырь за бесчинства и мерзости, от описания которых поблекли чернила в Небесных Управах.
Рехетта, шестидесяти лет – наместник провинции Варнарайн, бывший пророк и глава восстания Белых Кузнецов; умел делать воинов из бобов, а лепешки из рисовой бумаги; кончилось все разорением провинции и покаянным манифестом императора.
Баршарг, тридцати семи лет – араван провинции Варнарайн, варвар-полукровка из рода Белых Кречетов, совершенно почти истребленного при государе Иршахчане за недостаток почтительности; усмиритель восстания Белых Кузнецов, единственный чиновник, не сдавший города (впрочем, недруги клевещут, что причиной храбрости было государственное зерно, которым он торговал на черном рынке во время осады).
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});