Читать интересную книгу Война, которая покончила с миром. Кто и почему развязал Первую мировую - Маргарет Макмиллан

Когда утром 31 марта «Гамбург» бросил якорь вблизи Танжера, с востока дул устойчивый ветер. Местный немецкий представитель поднялся на борт в полной форме кавалерийского офицера, включая шпоры, как и командир французского крейсера, который стоял на якоре поблизости. Ветер слегка утих, и кайзер послал на берег начальника своей охраны для оценки ситуации. Услышав, что высадиться на берег не так уж и сложно и что на суше его ожидает многолюдная взволнованная толпа, Вильгельм наконец согласился посетить город. Когда он ступил на сушу, его встретили дядя султана и представители небольшой немецкой колонии в Танжере. Ему подвели белого арабского скакуна, чтобы проехать по узким улочкам Танжера к дипломатической миссии Германии. Конь шарахнулся при виде шлема Вильгельма, и кайзеру оказалось непросто сесть на него и удерживаться в седле. Когда кайзер и его свита ехали верхом между рядами марокканских солдат, сотни флагов реяли на ветру, женщины кричали и осыпали их цветами с крыш, а их возбужденные соплеменники стреляли из ружей во всех направлениях[1020].

В немецкой дипломатической миссии небольшой дипломатический корпус и местные сановники, включая, как позднее со смятением узнали немцы, известного бандита Эль-Райсули, ожидали встречи с кайзером. И хотя Бюлов неоднократно советовал ему придерживаться вежливых формальностей, Вильгельма захватило возбуждение момента. Кайду Маклину, бывшему британскому солдату, ставшему доверенным советником султана, он сказал: «Я не признаю никаких соглашений, которые были достигнуты. Я здесь как монарх [так], который прибыл с визитом к другому абсолютно независимому монарху. Вы можете сказать это султану»[1021]. Бюлов также рекомендовал своему патрону вообще ничего не говорить представителю французов в Танжере, но Вильгельм не мог устоять, чтобы не повторить французу, что Марокко – независимая страна и, более того, он ожидает, что Франция признает законные интересы Германии в ней. «Когда советник посольства попытался спорить со мной, – поведал кайзер Бюлову, – я сказал ему «до свидания» и оставил его стоять столбом». Вильгельм не остался на роскошный банкет, подготовленный для него марокканцами, но, прежде чем отправиться верхом на берег, нашел время посоветовать дяде султана, чтобы в Марокко позаботились о соответствии реформ Корану. (Кайзер еще со времени своей поездки на Ближний Восток в 1898 г. считал себя защитником всех мусульман.) «Гамбург» направился к Гибралтару, где один из кораблей сопровождения случайно столкнулся с британским крейсером[1022].

В Берлине Гольштейн свалился от напряжения в ожидании, чтобы визит прошел гладко. Несколько дней спустя он написал двоюродному брату: «Будут напряженные моменты, пока все не закончится»[1023]. Это было сдержанное высказывание. Во-первых, визит кайзера в Танжер становился вызовом французским амбициям в Марокко. По самой меньшей мере, Германия хотела, чтобы в Марокко была политика «открытых дверей» или – если она не смогла бы получить туда равный доступ для бизнеса – получить компенсацию в виде колоний в другом месте, возможно в Африке. Хотя визит кайзера имел в виду гораздо больше, чем судьбу Марокко: Германия пыталась возвратить себе положение, которое занимала при Бисмарке как держава, находящаяся в центре международных дел Европы. Бюлов и Гольштейн хотели заручиться обещанием, что ни один крупный международный договор – в отношении колонии или самой Европы – не будет заключен без участия Германии и ее одобрения. Они также видели шанс разрушить «сердечное согласие» между Великобританией и Францией и, быть может, даже союз между Францией и Россией и вырваться из того, что они считали окружением Германии в Европе. Поэтому визит в Танжер вызвал большой международный кризис с разговорами о войне между Германией и Францией, к которому, возможно, могла присоединиться Великобритания. Общественное мнение раскалилось во всех трех странах, что, в свою очередь, ограничило свободу действий тех, кто принимает решения, в маневрировании. И хотя марокканский вопрос был в конечном счете решен в 1906 г. на международной конференции в Альхесирасе, после нее остался опасный осадок в виде недоверия и чувства обиды как у народов, имевших к ней отношение, так и их лидеров. «Одно поколение назад, – сообщал представитель Великобритании в Мюнхене в 1907 г., – общественность Германии испытывала слабый интерес к международным делам… С тех пор положение изменилось»[1024].

С точки зрения немцев, весна 1905 г. была таким же подходящим временем, как и любое другое, для захвата инициативы в международных делах. Союз Великобритании и Франции был совсем недавним – соглашение подписали лишь в предыдущем апреле – и еще не прошел проверку. Россия оказалась вовлеченной в войну с Японией с начала 1904 г. и не могла прийти на помощь своей союзнице Франции. Более того, инцидент на Доггер-банке в октябре предшествующего года показал, насколько легко Россия и Великобритания могли оказаться в состоянии войны. Соединенные Штаты, возможно, окажутся доброжелательны и, безусловно, поддержат такую же политику открытых дверей в Марокко, какую они предложили в Китае. Кайзер временно забыл о «желтой опасности» и рисовал себе в будущем германо-японско-американский союз, охватывающий весь мир. Однако Рузвельт дал ясно понять, что Китай – это одно, а Марокко – другое; он был не готов объяснять гражданам своей страны, почему политика открытых дверей в Марокко, о котором большинство из них никогда не слышали, представляет собой интерес для Америки[1025]. Вскоре после визита кайзера в Танжер он сказал послу Германии в Вашингтоне: «Мне не хочется вставать на чью-то сторону по такому вопросу, как этот, до тех пор, пока я окончательно не приму решение поддержать его; и наши интересы в Марокко недостаточно велики, чтобы я чувствовал себя вправе вовлекать в это дело наше правительство»[1026]. Это был не единственный случай, когда руководство Германии получало не то, что хотело, во время марокканского кризиса.

Гольштейн, который занял более жесткую позицию, чем Бюлов или кайзер, был убежден, что он может использовать этот кризис для того, чтобы поставить отношения между Францией и Германией на основу, удовлетворяющую его страну. Англичане услужливо продемонстрировали в Фашоде, что французы будут отвечать на твердость; Франция уступила, а позже пришла к своему давнему врагу в поисках дружбы. Однако он надеялся показать французам, что они не могут рассчитывать на англичан. «Французы лишь ближе подойдут к мысли об установлении дружеских отношений с Германией, – писал он на последних этапах марокканского кризиса, – когда увидят, что дружбы с англичанами… недостаточно, чтобы получить согласие Германии на захват французами Марокко, что Германия хочет, чтобы ее любили из-за нее самой»[1027]. Тогда Францию можно будет заставить публично отказаться от всех надежд на возврат Эльзаса и Лотарингии и признать, что Франкфуртский договор, положивший конец Франко-прусской войне, неизменен. Подчинение Франции оказало бы благотворное воздействие и на Италию, которая демонстрировала тревожные признаки дружеского отношения к Франции[1028].

Попытка помериться силой с Великобританией тоже оказалась запоздалой. В предыдущем году Германия уведомила Великобританию о том, что хочет провести переговоры по всем нерешенным колониальным вопросам, но англичане согласились обсуждать только Египет, где у Германии имелись некоторые права, как у одного из его многочисленных международных кредиторов. Если бы союз между Великобританией и Францией разрушился, то, как считал Гольштейн, изолированная Великобритания стала бы более сговорчивой. Более того, летом 1904 г. Гольштейн заметил, что Германия не может позволить себе быть слабой: «Если мы подчинимся этому бесцеремонному отклонению наших законных требований со стороны Англии, то можем быть уверены, что всякое требование, выдвинутое Германией или, по крайней мере, ее нынешним правительством, независимо от того, где или к кому, будет отвергнуто с аналогичной небрежностью и в обозримом будущем. Значение англо-германских переговоров выходит далеко за рамки этого конкретного вопроса». Он выдвинул тот же самый довод и в отношении Марокко: «Не только по материальным причинам, а даже больше для сохранения своего авторитета Германия должна противодействовать планируемой аннексии Марокко»[1029].

В более оптимистичные моменты Гольштейн мечтал о полной перегруппировке ключевых игроков на международной арене. Те люди во Франции и Великобритании, которые считали Entente Cordiale («сердечное согласие») ошибкой, выступят против него с нападками при первом признаке проблем. Франция, как самоуверенно надеялся Гольштейн, отступит, оставит Великобританию и сделается союзницей Германии. России тогда не останется другого выбора, кроме как последовать за ней; Германия уже предлагала ей договор в 1904 г., но безуспешно, однако такое время снова придет. Пока же у кайзера были хорошие отношения с его двоюродным братом – русским царем, которому он слал письма с советами о том, как вести войну с Японией. В конечном счете Европа может увидеть Тройственный союз Германии, Франции и России, который изолирует Великобританию так же, как была изолирована Франция после Франко-прусской войны.