Читать интересную книгу Посмертные записки Пиквикского клуба - Чарльз Диккенс

Сэм Уэллер, мистер Лаутен и синий мешок последовали за ними в кэбе.

— Лаутен, — сказал Перкер, когда они вошли в вестибюль суда, — усадите друзей мистера Пиквика на места для юристов; сам мистер Пиквик пусть сядет рядом со мной. Сюда, уважаемый сэр, сюда.

Взяв мистера Пиквика за рукав, маленький джентльмен повел его к нижней скамье, находящейся перед пюпитрами королевских юрисконсультов и сооруженной для удобства поверенных, которые имеют возможность шептать с этой скамьи на ухо выступающему королевскому юрисконсульту те сведения, какие могут оказаться необходимыми по ходу дела. Занимающие это место невидимы большинству зрителей, ибо помещаются на значительно более низком уровне, чем адвокаты и публика, чьи скамьи находятся на возвышении. Поверенные, таким образом, сидят спиной и к тем и к другим и обращены лицом к судье.

— Должно быть, это место для свидетелей? — осведомился мистер Пиквик, указывая на нечто вроде кафедры с медными перилами по левую руку от него.

— Место для свидетелей, уважаемый сэр, — подтвердил Перкер, извлекая кипу бумаг из синего мешка, только что положенного Лаутеном у его ног.

— А там, — продолжал мистер Пиквик, указывая на две скамьи за перилами справа от него, — там сидят присяжные, не правда ли?

— Вот именно, уважаемый сэр, — отозвался Перкер, постукивая по крышке своей табакерки.

Мистер Пиквик встал в крайнем волнении и окинул взглядом зал суда. На галерее уже собралось немало зрителей, а на скамьях для адвокатов — солидное количество джентльменов в париках, представлявших в целом приятную и разнообразную коллекцию носов и бакенбард, каковыми справедливо прославилось адвокатское сословие Англии. Те из джентльменов, у которых были при себе папки с бумагами, держали их по возможности на виду и время от времени почесывали ими нос, чтобы с особенной силой запечатлеть их в памяти зрителей. У других джентльменов, которые не могли демонстрировать такие папки, торчали под мышкою солидные фолианты с красными ярлыками на корешке и в переплете цвета подгоревшей хлебной корки, для коего существует технический термин «адвокатский переплет». Те, у кого не было ни папок, ни книг, засовывали руки в карманы и принимали по возможности глубокомысленный вид; остальные разгуливали с большим беспокойством и энергией, возбуждая этим восхищение и изумление непосвященных зрителей. Все, к великому удивлению мистера Пиквика, разделившись на маленькие группы, болтали и обсуждали новости дня без малейшего волнения, словно и не предвиделось никакого разбирательства.

Поклон мистера Фанки, который вошел и занял свое место за скамьей, предназначенной для королевских юрисконсультов, привлек внимание мистера Пиквика, и едва он успел ответить на поклон, как появился королевский юрисконсульт Снаббин в сопровождении мистера Моллерда, который наполовину заслонил королевского юрисконсульта, положив перед ним на стол большой красный мешок, и, пожав руку Перкеру, удалился. Затем вошли еще два-три королевских юрисконсульта, и среди них — один толстяк с красным лицом, который дружески кивнул королевскому юрисконсульту Снаббину и сообщил, что сегодня прекрасное утро.

— Кто этот краснолицый человек, который сказал, что сегодня прекрасное утро, и поклонился нашему адвокату? — шепотом спросил мистер Пиквик.

— Королевский юрисконсульт Базфаз, — ответил Перкер. — Выступает против нас; он представляет интересы истицы. Джентльмен за ним — мистер Скимпин, его помощник.

Мистер Пиквик, преисполненный отвращения к хладнокровной подлости этого человека, хотел было осведомиться, как смеет королевский юрисконсульт Базфаз являясь представителем противной стороны, говорить королевскому юрисконсульту Снаббину, который был адвокатом мистера Пиквика, что сегодня прекрасное утро, но тут все адвокаты встали и судебные приставы провозгласили: «Тише!» Оглянувшись, он обнаружил, что это было вызвано появлением судьи.

Судья Стейрли (который заменял главного судью, отсутствующего по болезни) был чрезвычайно маленького роста и такой толстый, что казалось, весь состоял из лица и жилета. Он вкатился на двух маленьких кривых ножках и, важно кивнув адвокатам, которые так же важно кивнули ему, поместил маленькие ноги под стол, а свою треуголку — на стол; и когда судья Стейрли покончил с этим, от всей его особы остались видны только два маленьких подозрительных глаза, широкая розовая физиономия и примерно половина большого и очень курьезного на вид парика.

Как только судья занял свое место, судебный пристав в зале повелительно крикнул: «Тише!» — после чего другой пристав на галерее возгласил гневно: «Тише!», — а вслед за этим еще три-четыре курьера подхватили негодующими голосами: «Тише!» Когда это было выполнено, джентльмен в черном, сидевший ниже судьи, начал выкрикивать фамилии присяжных, и после долгих выкриков обнаружилось, что налицо только десять специальных присяжных. Тогда мистер королевский юрисконсульт Базфаз попросил о включении обыкновенных присяжных в специальное жюри, и джентльмен в черном тут же стал вербовать двух обыкновенных присяжных, немедленно уловив для этой цели зеленщика и аптекаря.

— Откликайтесь на свои фамилии, джентльмены, вы будете приведены к присяге, — сказал джентльмен в черном. — Ричард Апуич.

— Здесь, — сказал зеленщик.

— Томас Гроффин.

— Здесь, — сказал аптекарь.

— Возьмите книгу, джентльмены. Вы должны судить по правде и совести…

— Прошу прощения у суда, — сказал аптекарь, высокий, худой и желтолицый человек, — но я надеюсь, что суд освободит меня.

— На каком основании, сэр? — спросил судья Стейрли.

— У меня нет помощника, милорд, — ответил аптекарь.

— Ничем не могу вам помочь, сэр, — возразил судья Стейрли. — Вы должны были нанять помощника.

— Мне это не по средствам, милорд, — объявил аптекарь.

— Значит, вы должны были сделать так, чтобы это было вам по средствам, сэр, — сказал судья, багровея, ибо судья Стейрли был раздражительного нрава и не терпел противоречий.

— Знаю, что должен, если бы мои дела шли хорошо, как я того заслуживаю, но они идут плохо, милорд, — отвечал аптекарь.

— Приведите джентльмена к присяге! — повелительным тоном сказал судья.

Пристав успел произнести только: «Вы должны судить по правде и совести», — как его снова перебил аптекарь.

— Я все-таки должен принести присягу, милорд? — спросил аптекарь.

— Разумеется, сэр, — ответил желчный маленький судья.

— Очень хорошо, милорд, — с покорным видом отозвался аптекарь. — Значит, будет совершено убийство раньше, чем закончится это судебное заседание, вот и все! Приводите меня к присяге, если вам угодно, сэр.

И аптекарь был приведен к присяге раньше, чем судья нашелся что сказать.

— Я хотел только сообщить, милорд, — проговорил аптекарь с большим хладнокровием, усаживаясь на свое место, — что в аптеке я не оставил никого, кроме рассыльного. Он очень славный мальчик, милорд, но не знаком с лекарствами, и, насколько мне известно, он твердо убежден в том, что английской солью называется щавелевая кислота, а александрийским листом настойка из опия. Вот и все, милорд.

С этими словами долговязый аптекарь принял удобную позу и, состроив любезную мину, казалось, приготовился к худшему.

Мистер Пиквик смотрел на аптекаря с глубоким ужасом, в зале суда произошло легкое волнение, и немедленно вслед да этим была введена миссис Бардл, опиравшаяся на миссис Клаппинс, и в состоянии полного изнеможения водворена на другом конце той же скамьи, где сидел мистер Пиквик. Затем мистером Додсоном был передан огромный зонт, а мистером Фоггом — пара патен, причем каждый из них заготовил для этого случая сочувственную и меланхолическую мину. Затем появилась миссис Сендерс, которая вела юного Бардла.

При виде своего дитяти миссис Бардл встрепенулась; опомнившись вдруг, она поцеловала его с безумным видом, затем, снова впав в состояние истерического слабоумия, добрая леди пожелала узнать, где она находится. В ответ на это миссис Клаппинс и миссис Сендерс отвернулись и залились слезами, в то время как мистеры Додсон и Фогг умоляли истицу успокоиться. Королевский юрисконсульт Базфаз усердно тер глаза большим белым носовым платком и бросал умоляющий взгляд на присяжных, а судья был заметно растроган. Многие зрители старались кашлем подавить свое волнение.

— Прекрасная мысль! — шепнул Перкер мистеру Пиквику. — Замечательные ребята — эти Додсон и Фогг. Превосходно рассчитано на эффект, уважаемый сэр, превосходно!

Пока Перкер говорил, миссис Бардл начала медленно приходить в себя, а миссис Клаппинс, заботливо осмотрев пуговицы юного Бардла и петли, им соответствующие, поставила его перед матерью, — выгодная позиция, где он не мог не пробудить сострадания и симпатии как судьи, так и присяжных. Это было сделано после серьезного сопротивления и горьких слез со стороны юного джентльмена, у которого мелькало тайное опасение, что, выдвигая его пред очи судьи, соблюдают только предварительную формальность, после чего ему тотчас же прикажут удалиться по меньшей мере для немедленной экзекуции или для отправки за океан на все дни его жизни.