О рассказах многого не скажешь. Первые четыре — последние, написанные мною. Остальные следуют в том порядке, в каком они выходили в свет.
Первый мой рассказ — «У нас в Мичигане» — был написан в Париже в 1921 году. Последний — «Старик у моста» — передан по телеграфу из Барселоны в апреле 1938 года.
Кроме «Пятой колонны», в Мадриде написаны «Убийцы», «Десять индейцев», часть романа «И восходит солнце» и первая часть «Иметь и не иметь». В Мадриде всегда хорошо работалось. Также и в Париже, и в Ки-Уэст, штат Флорида, в прохладные месяцы; на ранчо возле Кук-Сити, штат Монтана, в Канзас-Сити, в Чикаго; в Торонто, и в Гаване, на острове Куба.
Есть места, где не так хорошо работалось, но, может быть, дело в том, что мы сами были там не очень хорошими.
В этой книге много разных рассказов. Надеюсь, что некоторые вам понравятся. Когда я перечитывал их, то помимо тех, которые стали, довольно известными и даже вошли в школьные хрестоматии и при чтении которых всегда испытываешь какое-то смущение и не знаешь, в самом ли деле ты их написал или просто где-то слышал, — мне больше всего понравились: «Недолгое счастье Фрэнсиса Макомбера», «В чужой стране», «Белые слоны», «Какими вы не будете», «Снега Килиманджаро», «Там, где чисто, светло» и рассказ под названием «Свет мира», который, кроме меня, никогда никому не нравился. Нравятся мне также и другие рассказы. Ведь если бы они мне не нравились, я не стал бы их печатать.
Когда идешь туда, куда должен идти, и делаешь то, что должен делать, и видишь то, что должен видеть, — инструмент, которым работаешь, тускнеет и притупляется. Но лучше мне видеть его потускневшим и погнутым и знать, что придется снова выпрямлять и оттачивать его, но знать, что мне есть о чем писать, чем видеть его чистым и блестящим и не иметь что сказать или гладким и хорошо смазанным держать его в ящике и не пользоваться им.
Теперь мне снова надо отточить его. Я хотел бы прожить достаточно долго, чтобы написать еще три романа и двадцать пять рассказов. У меня есть несколько неплохих на примете.
Эрнест Хемингуэй
Акт I, сцена 1
Семь тридцать вечера. Коридор в первом этаже отеля «Флорида» в Мадриде. На двери номера 109 прикреплен лист белой бумаги, на нем печатными буквами надпись: «Работаю, не беспокоить». Две девушки и два бойца в форме Интернациональной бригады идут по коридору. Одна из девушек останавливается и рассматривает надпись.
1-й боец. Идем. Времени и так мало.
Девушка. Что тут написано?
Вторая пара проходит, не останавливаясь.
Боец. А не все ли равно?
Девушка. Нет, постой, прочти мне. Ну, пожалуйста. Прочти мне по-английски.
Боец. Вот еще не хватало. Образованная попалась. К черту. Не стану читать.
Девушка. Ты не добрый.
Боец. А от меня это и не требуется.
Он отступает на шаг и вызывающе смотрит на нее.
Так я не добрый, по-твоему? А ты знаешь, откуда я сейчас пришел?
Девушка. Какое мне дело, откуда ты пришел? Все вы приходите из каких-то ужасных мест, и опять все уходите туда. Я только просила прочесть мне надпись. Не хочешь — не надо, идем.
Боец. Ну давай, прочту. «Работаю, не беспокоить!»
Девушка смеется резким, визгливым смехом.
Девушка. Надо и мне завести такую надпись.
Занавес Акт I, сцена 2
Занавес сейчас же снова поднимается. Внутренность номера 109. Кровать, возле нее ночной столик, два обитых кретоном кресла, высокий зеркальный шкаф, стол, на столе пишущая машинка. Рядом с машинкой патефон. Электрический рефлектор накален докрасна. В одном из кресел, спиной к лампе, которая стоит на столе рядом с патефоном, сидит с книжкой в руках высокая красивая блондинка. За ней — два больших окна, занавески задернуты. На стене висит карта Мадрида, перед картой стоит мужчина лет тридцати пяти, в кожаной куртке, вельветовых брюках и очень грязных сапогах. Не поднимая глаз от книги, блондинка, которую зовут Дороти Бриджес, говорит нарочито вежливым тоном.
Дороти. Милый, право же, ты мог почистить сапоги, прежде чем входить в комнату.
Мужчина, которого зовут Роберт Престон, продолжает рассматривать карту.
И, пожалуйста, милый, не води пальцем по карте. Пятна остаются.
Престон продолжает рассматривать карту.
Милый, ты не видел Филипа?
Престон. Какого Филипа?
Дороти. Нашего Филипа.
Престон (все еще у карты). Когда я проходил по Гран-Виа, наш Филип сидел в баре Чикоте с той марокканкой, которая укусила Вернона Роджерса.
Дороти. А что он делал? Что-нибудь ужасное?
Престон (все еще у карты). Как будто нет.
Дороти. Ну так еще сделает. Он такой живой, всегда веселый, всегда в духе.
Престон. Кстати, дух в баре Чикоте тяжелый.
Дороти. Ты так бездарно остришь, милый. Хоть бы Филип пришел. Мне скучно, милый.
Престон. Не строй из себя скучающую вассарскую куклу.[134]
Дороти. Не ругайся, пожалуйста. Я сейчас не в настроении слушать ругань. А кроме того, во мне очень мало вассарского. Я ровно ничего не поняла из того, чему там учили.
Престон. А то, что здесь происходит, ты понимаешь?
Дороти. Нет, милый. Университетский городок — тут я еще хоть что-нибудь понимаю. Но Каса-дель-Кампо для меня уже совершенная загадка. А Усера, а Карабанчель![135] Просто ужас.
Престон. Черт, никак не могу понять иногда, почему я тебя люблю.
Дороти. Я тоже не понимаю, милый, почему я тебя люблю. Право же, в этом мало смысла. Это просто дурная привычка. Вот Филип — насколько он занятнее, живее.
Престон. Вот именно — живее. Ты знаешь, что он делал вчера у Чикоте перед самым закрытием? Ходил с плевательницей и кропил публику. Понимаешь, брызгал на всех. Чудо, что его не пристрелили.
Дороти. Никто его не пристрелит. Хоть бы он пришел.
Престон. Придет. Как только Чикоте закроется, придет.
Стук в дверь.
Дороти. Это Филип. Милый, это Филип.
Дверь открывается, и входит управляющий отелем. Это смуглый толстенький человечек, страстный коллекционер марок, речь его отличается своеобразными интонациями и оборотами.
Ах, это управляющий!
Управляющий. Как поживаете, мистер Престон, хорошо? А вы, хорошо, мисс? Я только зашел спросить, не найдется ли у вас какой-нибудь провизии, которая не соответствует вашим вкусам. Удобно ли вам, всем ли вы довольны, нет ли жалоб?
Дороти. Теперь, когда починили рефлектор, все замечательно.
Управляющий. С рефлектором всегда большие затруднения. Электричество — наука, еще не завоеванная рабочими. Кроме того, наш электротехник так сильно пьет, что это нарушает его мозговую деятельность.
Престон. Наш электротехник вообще, кажется, не блещет умом.
Управляющий. Он умный. Но — алкоголь. Неумеренное потребление алкоголя. И сразу — полная неспособность сосредоточить мысли на электричестве.
Престон. Зачем же вы его держите?
Управляющий. Он прислан профсоюзом. Скажу вам откровенно — большое неудобство. Сейчас в сто тринадцатом, пьет с мистером Филипом.
Дороти (радостно). Значит, Филип дома?
Управляющий. Больше чем дома.
Престон. То есть?
Управляющий. Затруднительно объяснить в присутствии дамы.
Дороти. Позвони ему, милый.
Престон. Не буду звонить.
Дороти. Тогда я позвоню. (Снимает телефонную трубку и говорит.) Ciento trece.[136] Алло, Филип? Нет. Лучше вы идите к нам. Пожалуйста. Да. Хорошо. (Вешает трубку.) Сейчас придет.
Управляющий. Предпочтительнее, чтобы не пришел.
Престон. До того?
Управляющий. Хуже. Даже трудно представить.
Дороти. Филип чудесный. Но только он водится с ужасными людьми. Не понимаю зачем.
Управляющий. Я позволю себе прийти в другой раз. В случае, если вам будет доставлен провиант в таком количестве, что образуется избыток, — всегда приму с благодарностью для семейства, постоянно голодного и неспособного считаться с продовольственными затруднениями. Заранее мерси. До свидания. (Выходит в коридор, за дверью чуть не налетает на Филипа. Говорит за сценой.) Добрый вечер, мистер Филип.