храм или инквизиция. Незнакомая нерисса в скромном сером платье спокойно рассказывает:
— …нет, отец Маркус, я не знаю, кто наложил проклятье. В тот день к Ривзу прикасались все. Блек хлопнул по плечу с приказным: «Проспись уже — тебе на вечере у лер-мэра надо быть трезвым!», Фейн жал руку на прощание, Шекли тоже. Гилл прикасался к плечу, как и Блек, уговаривая не пить. Потом мы расстались — Ривз направился с Гиллом в ресторан, я подумала, что в его компании ничего плохого не случится. Я никого не могу исключить… Это мог быть любой, даже Мюрай на набережной на день раньше.
Белоснежная рука убирает в конверт рисунок с проклятьем и пишет столичный адрес, ничего не говорящий Вик.
Эван осторожно встал с кровати, случайно будя Вик и запуская новый сон.
Сизая гладь городского озера. Одинокая нахохлившаяся фигура на берегу. Руки засунуты в карманы шинели, голова опущена вниз. Вик с удивлением узнала Гилла — для Марка он, оказывается, много значит. Даже во сне чувствуется уважение, сочувствие и легкое опасение — странное сочетание. Вик не считала Кайла опасным, а вот Марк — да. Картинка резко меняется, и Марк уже за рулем паромобиля. Ведет так лихо, что чудом не устраивает аварии. Несется по середине дороги, периодически вылетая на встречную полосу, словно он в Олфинбурге.
Гулко звучит голос Кайла:
— …значит… Ищем того, кто полезет в катакомбы за самородным потенцитом?…
Вик попыталась понять, причем тут это, но сон спешил дальше, не позволяя сосредоточиться. Мысль буквально скользила где-то по грани сознания, не даваясь в руки. «Катакомбы… Он сказал катакомбы…»
Марк знал об эмпате или он считал, что столкнулся с таким же менталистом, как он сам? Тогда он мог сделать неправильные выводы о Фейне. Кайл удивился в госпитале про эмпата, только это ничего не значит — он после чистки, Марк, защищая его, мог вложить в его голову что угодно.
Хлопнула дверь, и приятный голос Джона громко произнес:
— Доброе утро, нера Виктория и нер Эван! Завтрак подан…
Откуда-то из уборной, видимо, донеслось под звуки льющейся воды:
— Оставь на столе, Джон, и свободен — я справлюсь со всем сам… — Кажется, Эван принимал душ.
Вик, отчаянно хватаясь за убегающие остатки сна, пыталась вернуть паромобиль, потенцит, катакомбы и эмпата, но начался привычный сумбур с пульсирующей в висках болью. Какие-то заводские цеха, летящие вдаль дирижабли, незнакомое лицо альбиноса — в последний момент Вик поняла, что это не незнакомец, это сбежавший Фишер, которого так пока и не нашли, вольт, совершенно непонятно зачем…
Она, сдаваясь, открыла глаза. Тускло горел свет масляной лампы на столе, освещая поднос с завтраком. Окна были закрыты — светомаскировочный режим. Огонь в камине полыхал во всю, прогревая остывшую за ночь комнату.
Дверь в уборную была полуоткрыта — Эван, стоя у раковины в одних кальсонах, брился. Острая, опасная бритва ладно скользила по коже, снимая щетину вместе с щедро нанесенной мыльной пеной.
Эван на миг оторвался от зеркала и повернулся к Вик:
— С добрым утром, солнышко! Прости, что не разбудил в пять на дежурство — я решил, что после вчерашнего взрыва тебе еще рановато возвращаться на службу. Извини, если этим нарушил твои планы…
Вик села в кровати, опираясь спиной на подушки:
— Не стоит извинений, Эван. Ты прав — мне еще рано выходить на дежурства.
Глаза мужа цепко пробежались по её правой руке, с которой она уже сняла повязку, лицу и фигуре, ища подвох. Вик улыбнулась, тут же гася его волнение:
— Со мной все хорошо. Кайл… Лер Гилл залечил рану с помощью эфира. Легкую кровопотерю сказали компенсировать фруктами и прогулками. К счастью, скотобойню разрешили не посещать. — Она тихо призналась: — терпеть не могу пить кровь животных…
— Тогда… — Эван вернулся к бритью, высоко задирая голову вверх и брея шею. Вик всегда в такие моменты замирала — боязнь, что острозаточенная бритва легко может повредить беззащитную кожу, впиваясь в близкий пучок кровеносных сосудов, осталась с ней навсегда — с момента обнаружения первой жертвы мульти-убийцы Грея. Это было первое дело, на которое её взял отец. Ей тогда было двенадцать. С тех пор она боялась бритв и ничего с этим поделать не могла. Эван закончил бриться и опустил бритву в воду, смывая мыльную пену. — …почему ты так легко согласилась с моим решением?
Остатки пены с лица он еще не смыл, она пряталась у ушных раковин и ноздрей. По щеке текла капелька крови — Эван все же порезался. Он тут же прижег порез эфиром.
— Потому что… — Вик вздохнула и призналась: — …Марк влил в меня свои воспоминания. Кажется, он всерьез решил, что умирает. Воспоминания важные, но я без боли их могу разбирать только во сне.
Эван энергично умылся и, вытираясь полотенцем, сказал:
— Жену Спящую нериссу я как-нибудь переживу, а вот жену, страдающую от головной боли, нет. Не спеши. Отлежись. Отоспись, сколько нужно.
— Спасибо, Эван. Кстати, — улыбнулась Вик. — Я знаю, как снять блокировку эфира у нас с Броком.
— Тогда быстро завтракаем и занимаемся печатью. Мне будет гораздо легче, зная, что у тебя есть защита.
— Брок? — коварно предположила Вик, поднимаясь с кровати и в одной кружевной ночной сорочке направляясь в уборную, которую освободил Эван.
— Эфир, — поправил её он. — И мне будет легче знать, что у Брока тоже есть защита.
Вик, столкнувшаяся с Эваном на пути в уборную, потянулась на цыпочках и поцеловала его в губы, а потом уточнила:
— Эфир?
— Ты! Благоразумная моя… — Эван поцеловал её в ответ в лоб и легко направил в уборную, провожая жадным, темным взглядом — они с Вик последнее время почти не пересекались дома из-за службы. — Приводи себя в порядок и будем завтракать.
— Не опоздаешь на службу?
Он очень серьезно сказал, спешно одеваясь:
— Я самый главный тут. Я не опаздываю — я задерживаюсь.
Все же стоило поспешить — Вик быстро умылась и вернулась на кровать — именно там расположился для завтрака Эван. Он уже намазывал джемом свежие гренки к кофе с молоком — так забавно: Эван и Вик в Аквилите чуть меньше луны, а Аквилита уже проникла в них, меняя даже завтрак.
— Что с домом чернокнижника? — принимая гренку из рук мужа, спросила Вик.
— Там все… Грустно. — он ножом принялся нарезать свою яичницу — он решил позавтракать поплотнее. — Никто ничего не видел, в лучших традициях Олфинбурга. Даже хуже — при виде полиции карфиане, обитающие на Золотых островах, забывают не только вернийский, но даже