Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Там что? – мрачно спросил Сукачев, кивнув в сторону роскошных яхт и престижной подготовительной суеты. (Друзья встретились безо всякого повода, и будни элиты Сукачева не волновали вообще. А вот Гленни, черный как сажа от загара, работал на пляже, опоясавшись тремя мобильниками и с их помощью интригуя и химича по всей стране).
– Ты не яхтсмен?
– Я просто мен. В последний раз я плавал по акуловскому болоту на плоту под названием Бешеная Акула. Опрокинулся, грелся у костра и чуть задницу не спалил. И что ж там?
– А пойдем! Ты ж инженер человеческих туш. Тебе это будет интересно. Или, знаешь, лучше поедем!
Гленни смачно рыгнул и полез за руль своего битого-перебитого «мустанга».
– Ко мне, Риз! – гикнул он тонконогой крохотной собачке, погулять с которой его попросила супруга. Псинка впрыгнула на заднее сиденье.
Через несколько минут они были на месте.
Бугай на колесиках вальяжно подкатил к «копейке».
– Вы кто? – процедил он сострадательно.
– Я – гражданин России, а это – «трость Бальзака», – безучастно ответил Гленни. – Это всевидящая трость. Магическая.
Не желая ни во что вникать – служба! – бугай положил на крышу авто слоновью руку и процедил сквозь зубы:
– Джентльмены! Здесь отдыхает корпорация, клубные, отборные люди!..
– А где нам припарковаться? – спросил Гленни.
– Там! – Бугай указал пальцем в небо.
– Там нет даже облачка, за что мы зацепимся?
– Слушайте, канайте отсюдова. Я здесь не главный, но если прибудут основные, у всех нас будут неприятности. Знаете, – он с презрительным состраданием посмотрел на 300-рублевую курточку Сукачева, – знаете, сколько стоит парковка? – И назвал сумму в годовую зарплату сельской учительницы.
Гленни невозмутимо достал из кармана джинсов образца и производства 1982 года соответствующее количество «веников» и совсем уж безучастно произнес:
– Нам здесь неинтересно. Мы уезжаем.
На миг зенки бугая невольно подернулись мечтательной поволокой.
– Только один вопрос, – продолжил Гленни, не дожидаясь предсказуемой реакции. – Для «черного ворона» у вас парковка найдется?
Как бы в подтверждение этих слов Риз пронзительно тявкнул, наслушавшись, видимо, Диму Белана.
Бугай, набитый баснями о зверствах всех тоталитарных режимов, остро чувствующий себя непрерывной жертвой холокоста, начал гневно багроветь.
– Ладно, – вмешался Сукачев, – на этой оптимистической ноте мы вас и покинем.
Поставив «копейку» обратно в гараж и чуть не забыв собачонку, акуловские люди решили вернуться пешком. Неподалеку от места проведения грядущего грандиозного мероприятия они наткнулись на мусорные баки, в которых рылся рыжебородый человек неопределенного возраста. Магнетически почувствовав на себе заинтересованные взгляды, он медленно обернулся.
– Как добыча? – поинтересовался Гленни уважительно, с неподдельным интересом.
– Трусики Пугачевой и портсигар Брежнева! – огрызнулся рыжебородый. Но, посмотрев долгим испытующим взглядом на замерших прохожих, вдруг расслабил мышцы лица. Он со злобной стыдливостью бросил обратно в помойку надыбанное и медленно подошел к ним.
– Мы с тобой одной крови – ты и я! – серьезно проговорил Гленни.
Рыжебородый был совсем не похож на бомжа, и даже одежонка на нем была как бы от Версаче, только когда тот был еще школьником. Гленни протянул руку. Рыжебородый достал из кармана платок, вытер ладонь и ответил на приветствие.
– Меня зовут Дмитрий. Я кандидат филологических наук. Жена воспользовалась новым Жилищным Кодексом…
– Тема? – коротко спросил Сукачев, прищурившись.
Дмитрий усмехнулся, вглядываясь в посуровевшее лицо Фомы.
– Непопулярная… нынче. Да и вообще… Где я вас видел?
– Тема? – с напором повторил Сукачев. – Вы – Дмитрий Волконский? Мы виделись двадцать лет назад у Васильева, Димдимыча, на Добрыне, в штаб-квартире «Памяти».
– Не помню… Может, по фамилии?
– Сукачев…
– Сукачев? У вас еще было редкое имя.
– И осталось. Фома, – Сукачев протянул ученому руку и почувствовал, как слезы сдавливают горло. Он вспомнил жизнерадостного, пылкого молодого журналиста, одержимого русской идеей во всех ее проявлениях, пытавшегося связать великолепные идеалы «Черной сотни» с текущей политикой. Имена убитого в 1919 году на глазах у семьи большевиками Михаила Меньшикова, пропавшего бесследно Павла Булацеля, истребленного с какой-то попытки аж в 1953 году в Парагвае Ивана Солоневича он впервые услышал от Волконского, который копал глубже многих, очень многих.
– Я читал ваши статьи и думал, что вас давно уже нет в живых, – склонив голову, почти прошептал Волконский.
– Я тоже думал о вас. Так и дружим: в эоносфере. Привет, как дела, – и бегом по делам. Без Домжура своего, без Дома кино. Бараны мы. Учиться надо…
… У евреев, у чеченцев… Хватит об этом. Все в прошлом… Тема была – «Русская патриотическая печать конца 80-х – начала 90-х». Как вы понимаете, очень перспективная.
– Значит, не только жена?
– Значит. Чудом защитился, а потом чудом жив остался. Жрали, как говорит нынешняя молодежь, не по-детски.
У Гленни при этом разговоре заходили желваки.
– Ладно, хватит ныть. Делов навалом. Не обессудьте…
Он протянул Волконскому доллары, которыми чуть не лишил чувств надколесного бугая. Сукачев молча протянул визитку.
Волконский невольно отшатнулся. Он был в явном замешательстве. Почему-то более всего его смущала буржуазная собачка на тонких ножках. Он знал, что такие плюгавые и похожие на Маркса выпученными глазами существа модны у московских дамочек. Они стали для него одним из символов ненавистного ему псевдобуржуазного мира нуворишей, полусонно разжевавших его родину и выплюнувших остатки.
Сукачев перехватил смятенный взгляд Волконского на невинное животное и твердо сказал:
– Вы – редкий штык. Это – на общее дело. Пойдем, Гленни, нам еще в зоопарк надо!
«Господи, Господи, когда же это кончится!» – думал Волконский, потной ладонью сжимая похожий на ощупь на сигару рулончик. Кадык его ходил ходуном…
Пешими недавних знакомцев бугай тронуть не посмел: доступ к месту элитной тусовки до времени официального начала был еще открыт даже для таких картонных дурилок, как два эти чмо…
Акуловские люди в сопровождении помеси насекомого с собачкой чинно уселись за единственный свободный столик. Он, как и остальные, стоял на деревянном помосте у самого берега многострадальной Москва-реки.
Вокруг сидели не все, но многие участники грядущего действа. Они растягивали удовольствие, томно готовя себя к очередному «звездному часу человечества», где роль им была судьбой отведена первостепенная!
В ожидании официанта Гленни встал, чтобы отвести собачку пописать.
Он спиной чувствовал, что окружающие странным образом не видят его, как и Сукачева, нарочно распахнувшего свою куртенку для того, чтобы видна была рваная подкладка. Только Фома – один во всем мире – знал, что прорвался также и внутренний карман, и где-то внизу, рядом с нижними чакрами, одиноко залег в философическом молчании его мобильник. Фоме давно никто практически не звонил. Период его бурной деятельности завершился если не крахом, то долгожданным, кстати говоря, промежуточным финишем. Бог дал ему момент остановиться и оглянуться. Дубина демократии находилась по его еще не согбенной спине от души. Улыбчивый режим посадил за решетку или свел в могилу многих его друзей. С тыла тоже ударили не сгоряча, и судьбы Волконского он избежал чудом. А судьба во многом была схожей. Те, кто уцелел, «пришипились, надеясь на авось». Они, как и Сукачев, понимали, что, если и есть возможность публично думать, а то и печатать ничтожными тиражами свои не очень толерантные опусы, то это означает лишь то, что самоуверенные троечники, пришедшие к власти, просто дозволяют этот писк, чтобы при случае сослаться на него и представить дело так, что в условиях демократического общества «расцветают сто цветов», и с точки зрения общечеловеческих ценностей все у нас в ажуре.
С другой стороны, Сукачев и его немногие оставшиеся единомышленники, которые пытались еще как-то барахтаться в болотной трясине демократического общества, понимали, что честный человек в этих условиях попал в тяжелейшее положение. Он или служит режиму, или полностью выпадает из социума. Производишь ткань – из нее сошьют мундир омоновцу, который будет избивать твоих возмутившихся сородичей – будь то юный лимоновец или безработный старик. Изготовишь новый строительный материал – его используют для коммерческой «точечной застройки» или строительства коттеджа для новых русских чиновников. Напишешь статью – ее исковеркают с таким глумливым комментарием, что лучше б было вовсе не знать азбуки. Впору впасть в анабиоз и проснуться в возможно лучшем будущем. Тем более что молодняк практически полностью на крючке власти.
- Божественная комедия накануне конца света - Анатолий Фоменко - Публицистика
- Коммандос Штази. Подготовка оперативных групп Министерства государственной безопасности ГДР к террору и саботажу против Западной Германии - Томас Ауэрбах - Публицистика
- Другие законы жизни - Александр Иванович Алтунин - Менеджмент и кадры / Публицистика / Науки: разное