Читать интересную книгу "Злые духи - Евдокия Аполлоновна Нагродская"

не знает и мама… На меня это не производит впечатления, а Оля и Лида иногда слушают тебя во все уши, а ты не стесняешься и перед ними. Почем ты знаешь, может быть, твои слова возбудят в них нездоровое любопытство?

– Дочь моя! Вы идете по стопам мамаши, вы делаете отличные успехи в педагогике, – сказал он насмешливо.

Аня нахмурила свои густые брови.

– Тебе не стыдно, отец? – вдруг спросила она.

Он вскочил.

– Это из рук вон, наконец! Я запрещаю тебе впутываться в мои дела! Я запрещаю делать мне замечания… Ты – не судья мне, дети – не судьи своим родителям! Ничего не понимая, судить нельзя! Слышишь! Кто может осудить человека, который не знал молодости, который всю жизнь отдавал семье. Закрывал глаза на все соблазны, душил в себе чувства во имя долга. Человек всю, всю свою молодость провел в заботах о куске хлеба для этой семьи, когда ни одна минута не принадлежала ему; он терял личность, терял свое «я»; тупел между самоваром, счетом из лавки и грязными пеленками… Может этот человек наконец сказать: «Теперь я хочу жить! Дайте мне глотнуть воздуха! Отдайте мне мою личность, мое „я“!»? Неужели я должен отказаться от всего, чем красна жизнь? От света, от чистого вольного воздуха, от аромата цветов, когда все кругом живет…

– Папа, тебе сорок восемь лет…

Он ударил кулаком по столу.

– Скажи, пожалуйста, что важнее – душа и наружность в человеке или его метрическое свидетельство?..

Кто же даст мне мои лета? Да я моложе в десять раз этих ваших «молодых людей», ваших поклонников; лысых, изжившихся, изверившихся… Отчего, если я женился рано и дети мои уже выросли, я должен отказаться от жизни? Вы желаете жить – я, я даю вам эту возможность, даю вам без забот учиться, развиваться, веселиться… Как вы смеете вмешиваться в мою жизнь?

– А мама?

– Мама! Что же ты не видишь, что мать твоя никогда не хотела быть женщиной? А теперь в сорок три года и подавно…

– Отец, Кантурская была годом старше мамы…

– Еще Кантурскую приплели! – вдруг смутился он. – Ну, допустим, что это была бы правда. Я не справлялся с ее метрикой, а ты сама могла видеть, что твоя мама выглядит старухой в сравнении с Кантурской.

– Мама не заботится о своей наружности, не подкрашивается, не делает дорогих туалетов.

– Да какое мне дело, что делает женщина, чтобы быть красивой и изящной!..

Твоя мать никогда не была женщиной. Она с каким-то упорством и в молодости одевалась как можно безобразнее, желая показать всем, что она выше этих «женских слабостей». Милая моя, все мужчины будут говорить комплименты твоему уму, а любовь понесут другой – той, которая изящнее, которая более «женщина».

– Да, ты говорил один раз, что идеал женщины это Фрина и Аспазия.

– Да – идеал! Что ты от меня хочешь, наконец?

– Я просила бы тебя не развивать этой идеи, как прошлый раз, при Оле и Лиде… Они и так говорят такие вещи, что мне становится страшно за них.

– Значит, я перед своими взрослыми дочерьми должен говорить сентенциями из нравоучительных книжек для юношества?

– Да уж лучше бы…

– Великолепно! Значит, я должен был давать вам читать «Розовую библиотеку», скрывать или искажать правду жизни, внушать моим дочерям, что идеал и назначение девушки выйти замуж за солидного молодого человека – служащего начальником отделения, лучшее блаженство – детки, говорящие по-французски, кружок приличных знакомых… обстановочка… винт по тысячной? Скажи – это твой идеал? Этого ты хочешь для себя и твоих сестер?

– Отец, я не могу спорить с тобой: ты адвокат. Где же мне переговорить тебя, хотя бы я и считала себя правой, когда умеешь уверить двенадцать присяжных, что черное – бело и наоборот… Прекратим этот разговор.

– Манера твоей матери! Когда нечего возразить, говорят: прекратим этот разговор! И с каким видом оскорбленного достоинства это говорится! Ну, довольно. Я и так слишком долго слушал твои замечания и причитания!

Роман Филиппович опять заходил по комнате.

Аня сидит в креслах у постели матери с книгой в руках, но она не читает. Она глубоко задумалась. Лампа под зеленым абажуром освещает только нижнюю часть ее лица. Губы ее крепко сжаты – она думает.

Отец, конечно, успокоит мать, оправдается… выпутается… и мать опять поверит, и опять она будет его любить по-прежнему, и по-прежнему будет счастлива. А она, Аня, будет ли она опять покойна и счастлива? Нет.

Она любит отца, но уважение к нему исчезло, и ей это тяжело и больно.

Неужели все мужья таковы?

По рассказам отца, во всех знакомых семьях или муж обманывает жену, или жена мужа. Стоит выходить замуж!

Аня редко мечтала, но если мечтала, то не о себе. Лучшей мечтой ее было – идеальная жизнь всей семьи: сестры замужем за хорошими людьми, брат Петр окончил университет – защищает диссертацию, отец остепенился, Костик поправился… Мама – нет пусть мама остается таким же ребенком, только немножко поласковей, – Аня нянчит, воспитывает, учит всех своих многочисленных племянников – все около нее, счастливые, дружные, довольные – нет ни лжи, ни обмана, ни притворства… Она, Аня, не выйдет замуж, зачем? И так будет хорошо…

А вдруг влюбишься… «охватит страсть», как говорят? Глупости, какая такая страсть – просто одно распущенное воображение, и больше ничего.

Яркие полные губы Ани презрительно улыбаются.

– Можно к тебе, Варя? – И Роман Филиппович отворяет дверь в комнату жены.

– Входи, – слабо откликнулась Варвара Семеновна.

– Ты простудилась, Варя? – заботливо спрашивает Роман Филиппович, подходя к постели жены.

Аня не слышит дальнейшего разговора – она быстро выходит из комнаты.

В столовой стол уже накрыт.

Аня ходит по столовой и смотрит на часы: уже десять минут седьмого, дети сейчас влетят и подымут крик, надо велеть подавать, потому что неизвестно, сколько времени потребуется на объяснение матери с отцом, а дети голодны. Она звонит и велит подавать.

– А где же предки? – спрашивает Петя, первый влетая в столовую.

– Мама нездорова… папа сидит у нее – он будет обедать потом.

– Что – фатеру влетело? – смеясь, спрашивает Петя.

Аня чуть не роняет разливательную ложку.

– Что ты говоришь?

– Ну, ну, не смотри ты на меня с таким ужасом: точно я не знаю! Я все знаю. Ведь он теперь не стесняется – вчера в балете сидел с нею в ложе. Красивая, шельма!

– С кем? Что ты болтаешь?

– Да с испанкой Гуарра! Какие корзинищи он ей подносит, да еще…

– Я тебя попрошу