Читать интересную книгу У родного очага - Дибаш Каинчин

«Ешь, ешь», — посмеивались, хлопали его по плечу люди, и тут он просыпался с мучительно-болезненной истомой в животе.

Просыпаясь, он корчился от болей в ссохшемся желудке, трясся от холода, собираясь в жалкий угловатый комок, и, напряженно глядя в темноту, думал о том, что сейчас в долине каждый хозяин объявлял «помочь» — скосить делянку или сметать зарод и резал молодого барашка, угощая на совесть добровольных своих помощников...

Этот звук, похожий на легкое жужжание шмеля, едва коснулся его уха. Где-то вдалеке прострекотал самолет и стих. Видимо, пронесся над далеким хребтом и нырнул за перевал. Но человек, как распрямившаяся пружина, уж стоял на ногах. Он весь превратился в слух, глаза его сверкали, тело била дрожь. В последние дни почти каждый день в горах гудел самолет. И летал он так низко, что едва не задевал деревья.

Человек подобрал фуфайку, отвердевшую от грязи, взвалил на плечо карабин и стал спускаться со скалы. Он понял, что его все-таки выследили и, стало быть, отсюда надо уходить.

Человек перебежал поляну, вошел в лес и лег в кустах под старой густой лиственницей. Теперь самолет не был страшен. Пусть сколько угодно кружится над скалой.

Весь день страх удерживал человека наверху. Он извелся от жажды и голода, но спуститься к ручью, который бежал с гор по дну ущелья в густолистом арале, не решался. Теперь решение пришло мгновенно — надо уходить. Только прежде всего надо напиться, а потом попытать счастья подловить того чабана. Сегодня, бог даст, повезет. А чабан, судя по всему, парень не промах. Знает он или нет, что в горах скрывается человек? Но, во всяком случае, вел он себя очень осторожно: с отары не спускал глаз, а к лесу не подъезжал даже на выстрел. Человек пробовал подобраться к аилу, но его отпугнула собака. Судя по громкому, хриплому лаю, это был здоровенный натасканный волкодав. Гнедая лошаденка чабана паслась у аила на аркане, а коровы были в загоне. Так и ушел он ни с чем.

— Нет, нет. Сегодня или никогда, — шепчет человек. — Другого выхода у меня нет. Такое уж это дело: или он меня, или я его... Придется взять еще грех на душу, — и он мрачно усмехается.

Человек в эти края приехал издалека. Слишком много было у него тяжелого в прошлом, и он думал, что горы и леса надолго упрячут его от досужих глаз. Никто его здесь не знал и не спрашивал, откуда он и зачем приехал. Народ здешний ему нравился: душевный, щедрый, отзывчивый. Здесь в домах нет ни замков, ни запоров, люди жили открыто и просто. Хорошему мастеру здесь были рады. И с рассвета до позднего вечера он мастерил столы, стулья, лавки и оконные рамы, рубил и ставил дома. И за какие-то два-три года у него у самого появился добротный новый дом. Трактористы за здорово живешь наволокли ему леса, каждый свободный человек в деревне считал своим долгом помочь втащить на сруб тяжелые бревна, а бабы сообща в один день забросали стены глиной и помогли побелить и покрасить дом. Он женился, и жена попалась ему добрая, работящая, хозяйственная...

Человек забылся или задремал, как вдруг услышал, как совсем рядом громко фыркнула лошадь. Вздрогнув, он открыл глаза и перевел дыхание. Вначале человек подумал: не привиделось ли ему это? Шагах в двадцати от него на лошади находился давешний чабан. Нагибаясь с седла, он рвал ярко-красные ягоды кислицы и скопом отправлял их в рот. «Эге-е, дружка, — прошептал человек. — Сам лезешь в петлю! А гнедко у тебя справный. И ружье — мелкокалиберка. Патронов к ней всегда можно добыть. Хватит! И лошадь мне нужна, и шубейка — скоро зима. Надо решать; или в города мне податься, там народу тьма-тьмущая и человеку затеряться — как иголке в стоге сена, или уходить в горы, где и марал не ступал?..»

Плавным, скользящим движением человек просунул в сплетения веток карабин, припал к нему. Задерживая дыхание, он стал ловить на мушку молодое, перекосившееся от горькой кислицы лицо чабана. Только не торопиться... Не спугнуть... Держать дыхание... Последний патрон…

И тут гнедко под чабаном захрапел и прыгнул, как жаленный. Мелькнул распущенный хвост, и тут же донесся дробный цокот копыт.

— Ах! Стой! Тпр-ру! Чтоб тебя! — испуганно вскрикнул чабан.

Но только треск, храп и топот пошел по лесу — это сломя голову летел под гору обезумевший гнедко. Секунду человек, застыв, омертвело глядел перед собой, ничего не понимая, затем уронил голову...

«Башла бол! Бог мой! Лишь бы не заплелся... Лишь бы лошадь не споткнулась», — прикрыв от страха глаза, думал чабан. Бросив поводья, он упал на шею коня, обхватив ее руками. В ноздри ему бил жаркий конский пот, листья и ветки остро секли лицо. А гнедко, словно обезумев, продирался сквозь чащу. Не разбирая дороги перемахивал через валежины, казалось, вот-вот налетит на выросшее на пути дерево, но в последнюю секунду — мимо, только коленка чабана стукнулась о что-то твердое и сильно саднила.

Но вот ветерок полоснул по лицу, зашелестела трава. Чабан приоткрыл глаза и выпрямился. Раздувая ноздри и поводя боками, гнедко вынесся из леса и вдруг как ни в чем не бывало, сбавив темп, затрусил по опушке.

Чабан провел ладонями по лицу. Оно горело, как в огне. Обернувшись, он посмотрел назад. Лес стоял спокойный, не шелохнувшись. Чабан похлопал гнедка по шее. Тот громко фыркнул, тряхнул мордой, взлохматив гриву.

— Вот оно что, — задумчиво протянул чабан и посмотрел внимательно на гнедка.

Гнедко прижал одно ухо, другое, вздрагивая, насторожилось, ловя неясные, далекие звуки. Чабан поддел пятками конские бока и погнал: «Кто же?.. — думал он. — Так просто ведь лошадь не испугается. Он и от волка не вдруг побежит... А тут... Не может быть!»

Чабан натянул поводья и резко повернул гнедка к лесу. Долго, до боли в глазах чабан вглядывался в лесное зеленое кружево, поднимающееся к скалам. Лошадь и человек, точно изваяния, застыли на траве. Потом, почувствовав вздох хозяина, гнедко сам повернул к отаре и неторопливо зашагал.

Нет, не зря остерегался чабан в последнее время. Уже с полмесяца, как он почувствовал, что кто-то прячется на горе Кошколы. Верный Тайгал по ночам взвывает, ощетиниваясь, и долго не может успокоиться, повизгивая и ворча. Да и гнедко ведет себя странно: оторвет морду от земли и долго смотрит в ту сторону, прядает ушами. И вот, сейчас... Нет, нет, не напрасно сорвался гнедко с места. Стоит на него направить ружье или даже палку, как он становится просто не в себе. Это колхозный кладовщик Охра напугал его на всю жизнь. Нашел тоже, чем отваживать коня от колхозного зарода! Пальнул холостым зарядом над головой. И вот гнедко даже от человека с палкой, взятой наперевес, летит со всех ног. Что там говорить про ружье! Значит, точно кто-то есть на горе Кошколы. Прав был ветеринар...

«Этот «дружок» верное место нашел, — снова подумал чабан. — В войну на горе Кошколы милиция человек пять дезертиров словила. А жили они в пещерах, да и скала там есть, по едва заметной тропке только можно подняться», — и чабан вновь оглянулся назад.

В начале месяца Большой Жары — в июле — приезжал к чабану колхозный ветеринар. Этот плотный, тяжеловесный человек никогда в жизни не брал в руки ружья, а тут заявился с двустволкой через плечо. Принимая от друга пиалу, ветеринар поймал недоуменный взгляд и печально улыбнулся, покачав головой:

— Нет, нет, как ты мог подумать? Не для охоты я его взял. Теперь каждый, кто выезжает из деревни; непременно берет ружье. Не хочу тебя пугать, да нехорошее дело случилось на днях. Дня три назад ездил я в колхоз «Красный пахарь», на праздник. Да праздник, я тебе скажу, этот — был не праздник! Не до веселья стало всем. Проснулся утром, а за ночь там какие только страсти не случились. Один человек убился, упав с лошади, а другой, говорили, убил человека насмерть... Но мало этого, говорят, он порубил того на части. Да, да... Убийца в ту же ночь ударился в бега. Сказали, что с карабином. И ездить теперь в горах небезопасно. Пальнет в тебя, и весь разговор. Ему теперь все равно, что за одного, что за двух отвечать. Слухи ходят разные: будто убитый что-то узнал о том человеке... В общем, неприятные дела. А ты поберегись, дружище... Жена, дети...

В тот же день чабан оседлал гнедка и отправился в соседнюю долину к своему приятелю Акару. У того была в запасе мелкокалиберная винтовка. Взял у него на время. Лохматого Тайгыла посадил на цепь, чтобы не вздумал бегать в деревню или в другие отары к своим подружкам. А гнедко с тех пор пасется по ночам на аркане возле аила. Теперь уже и не знает, где его привязывать, всю траву окрест вытоптал.

Солнце стояло над холмом па высоте человеческого роста. «Хотя и рановато, — подумал чабан, — а лучше быть поближе к аилу, раз все так получилось». И понукивая гнедка ногами, он стал заворачивать отару, крича во все горло:

— Ай, ай! А-аайт!

Гнедко, который только что мчался с горы, едва касаясь земли, теперь точно обмер. Он лениво вскидывал голову и делал для видимости два-три резвых шажка. Сколько лет уже ходит за отарой, совсем обленился.