только кажется?
Базиль отшутился, что это из-за жары. Во дворе их уже поджидал Жан. Мужчины коротко обнялись. Норбер, с Фостин на коленях, уже сидел за столом. На обед была крольчатина, запеченная в порционных горшочках с салом и чесноком, мясной пирог, а на сладкое — приятно пахнущие медом печеные яблоки.
День прошел тихо и мирно. Вечером Жермен с отцом ушли доить коров. Фостин увязалась за ними: она любила, когда ей наливали немного парного молока в жестяную кружечку, подаренную родителями.
Жан с Базилем устроились на скамейке недалеко от дома. Пару минут курили, любуясь розовым, с сиреневым отливом, небом, расчерченным яркими золотыми полосами, — так последние лучи закатного солнца подсветили краешки облаков.
— Я уж думал, не получится нам поговорить без свидетелей, — начал Базиль.
— Это что-то новенькое! — удивился Жан. — Раньше моя жена с тестем нам не мешали.
— Сразу лезешь в бутылку, мой мальчик! Успокойся, все хорошо. Просто твоя жена зовет меня дедушкой, и мне, как и тебе, вранье в тягость. Ладно, слушай! Я написал Клер, и она быстро ответила. Хочу, чтобы ты узнал, как все было на самом деле.
От Базиля не укрылась мгновенная перемена в лице молодого человека и как он сжал кулаки.
— Замолчи! — угрожающе шепнул Жан. — Пусть говорит что хочет, мне плевать!
— Не будь идиотом! Клер твоего письма в руках не держала. Его принесли на мельницу, и Бертий, слова не сказав кузине, нацарапала ответ от ее имени — чтобы не лишиться денежек Жиро, о которых так мечтала! Так что Клер буквально на днях узнала, что ты жив, и просит у тебя прощения. А еще говорит, что, если бы получила твое письмо вовремя, то обязательно бы приехала — никого дороже тебя у нее на свете не было. Она бы ушла от мужа.
К изумлению Базиля, Жан и бровью не повел. Он мог встать и уйти, но остался сидеть неподвижно, глядя в пустоту.
— Ты знаешь нашу Клер! Это не придумки, не вранье. Я не знаю более честного человечка, чем она. И теперь у нее новое горе — ты женат, и у вас ребенок.
Жан заговорил глухим голосом:
— А она что же? Думаешь, я поверю, что она не ложится каждый вечер в кровать со своим Фредериком?
— Клер — вдова! Ее муж после укуса бешеной зверюги запаниковал и, чтобы не мучиться, пустил себе пулю в голову.
В нескольких словах Базиль пересказал письмо Клер, подчеркнув, что она безумно рада, что Жан жив, и желает ему большого счастья.
— Только скажи, что ты ее прощаешь! — попросил старик. — Я ей напишу, и у девочки будет спокойнее на душе. Можешь представить, какой это был для нее шок? Ты не погиб в кораблекрушении, а она вышла за Жиро, к чему ее подталкивали эта дрянь Бертий и собственное отчаяние.
Жан покачал головой, прежде чем продолжить уже несколько мягче:
— Что случилось, того не изменишь. Базиль, зачем ты морочишь мне голову? Даже если бы она валялась теперь у меня в ногах, я бы не взял ее назад! Клер молода, от женихов не будет отбоя. Скажи, что я ее прощаю. Так и мне будет спокойнее. Но пусть даже не думает писать мне сюда!
Он встал, раздавил окурок и направился к хлеву. Базилю только и оставалось, что поскрести подбородок.
«Он до сих пор ее любит! — заключил старик. — И его гложет ревность, иначе не стал бы так злиться!»
На душе у него скребли кошки. Базиль набил трубку еще раз, раскурил. Приятно, конечно, оказать Клер услугу, но не рассорятся ли они из-за этого с Жаном?
Настроение у молодого человека было скверное. Он постоял немного, опершись о стену сарая, откуда доносились смех крошки Фостин и болтовня Жермен. Воспоминания накрыли его, как огромная шквальная волна, сметающая все на своем пути. У него просто не было сил пойти к жене и дочке. Вместо этого он побрел в сад. Яблони росли стройными рядами на просторном участке, покрытом густой травой. Эти деревья стали его компаньонами, друзьями. Он ухаживал за ними, обрезал слишком длинные, хрупкие ветви. В пору цветения это было чарующее зрелище: игра тончайших нюансов розового и белого, эти тысячи миниатюрных цветков, которые скоро дадут завязь, и яблоки будут расти и наливаться солнцем…
Жану дарила много радости эта плодородная земля, питаемая дождями и многочисленными речушками. И пьянящий, островатый запах яблочного жмыха, остающегося после выжимки сока, мутного и кисловатого, ему тоже был дорог.
«Проклятая судьба!» — выругался он, обхватив ладонями ствол яблони, одной из самых старых.
Прикосновение к серому морщинистому стволу его успокоило. Здесь его семья, его счастье… Он любил время отхода ко сну, и кровать за створками, и робкую нежность Жермен, и приятное тепло ее женского лона. Но Клер!
С ужасающей четкостью он увидел ее красивое лицо с алыми, такими сладкими губами, и черные глаза, в которых светились желание, страсть и живость ее пытливого ума. Дальше — больше. Вопреки своей воле он стал вспоминать их самые пылкие объятия и вечер, когда взял ее невинность — прямо на колком полу в Пещере фей. Такая авантюра для девушки, еще не знавшей телесной любви!
Без тени стеснения она отдавалась ему, безудержно и страстно.
«Красавица моя!»
Это будто бы было вчера: они улыбались друг другу, что-то шептали в минуты экстаза, плескались в ручье при свете луны, а потом раздевались догола. И, наконец, последняя их встреча морозной ночью на мельнице. Клер в переднике спешит его накормить, вешает на крючок его сумку… Вкус белого вина у нее на губах… И как они на ватных ногах поднимались в спальню, где любили друг друга, забываясь в чувственном бреду и уже трепеща от одной мысли о скором расставании.
«Ба! К чему ворошить прошлое, особенно теперь?» — сказал он себе.
В глазах у Жана стояли слезы. Ему мучительно хотелось, чтобы Клер чудом оказалась тут, под яблоней, чтобы он мог обнять ее крепко-крепко… И в этот момент его окликнула Жермен.
— Иду! — крикнул Жан, возвращаясь к действительности.
— Тебе нездоровится?
В ее голосе было волнение.
Он помотал головой, подошел ближе. Фостин выбежала из темноты сарая и, раскинув ручонки, бросилась к отцу. В своем синем платье и кружевном чепчике, из-под которого выбивались светлые кудряшки, она была похожа на куклу. Жан ускорил шаг, подхватил ее на бегу.
— Мое маленькое сокровище! — прошептал он, прижимая девочку к сердцу.
Жермен поставила бидон с молоком, вытерла руки о передник. Она благодарила Бога за то,