крестьянства и особенно интеллигенции. К тому же даже в закрытой информации с самого начала нашли отражение собственные идеологические стереотипы органов политического контроля, связанные с теорией классовой борьбы и расстановкой классовых сил в этой борьбе.
Рабочие и деревенская беднота априори считались опорой советской власти; кулаки, помещики, буржуазия выступали как прямые враги; городское население и интеллигенцию было положено относить к «мелкобуржуазным колеблющимся слоям». Если же рабочие, крестьяне-бедняки выказывали свое отрицательное отношение к новой власти, то это принято было объяснять их «темнотой», «агитацией» враждебных сил и тому подобными причинами. Постепенно все большее распространение получала формула о «растущей поддержке» и «безусловном одобрении» политики коммунистической партии со стороны «широких трудящихся масс». Вместе с тем сама закрытость, секретность информации политического контроля, ее доступность лишь ограниченному кругу лиц делают ее, в сравнении с общедоступной информацией, значительно более важным и объективным источником о реальных исторических процессах того времени.
Неотъемлемой частью политического контроля в 1920‑х годах был политический сыск, слежка и собирание досье на десятки и сотни тысяч советских граждан. Эта информация, получаемая через осведомителей путем перлюстрации, несомненно, являлась основанием не только для непосредственных арестов, но и для будущих массовых репрессий. Можно сказать, что на протяжении 1920‑х годов в картотеках отделов ОГПУ хранилось множество имен будущих жертв. Оказаться в тюремных застенках этим людям предстояло уже в скором времени, поскольку, по мнению большинства политического руководства, сформировавшегося, в том числе, и под влиянием материалов политического контроля, экономическое и политическое недовольство масс следовало направить на поиски «классового врага».
Материалы политического контроля в их совокупности убедительно показывают, что даже в середине 1920‑х, в период наибольших экономических успехов НЭПа, коммунистическое руководство не имело безусловной поддержки большинства населения. Именно знакомство со строго секретной информацией политического контроля заставляло руководство страны испытывать постоянную неуверенность, бояться собственных граждан, что так рельефно отразилось в период болезни и смерти Ленина. Отсюда боязнь политических реформ и убежденность большинства правящей элиты в недопустимости либерализации режима. Поэтому если в годы Гражданской войны многие большевики, в том числе в верхних эшелонах власти, искренне верили в недолговечность существования ВЧК, обосновывая этим ее неконституционность, то теперь, в 1920‑х, ОГПУ в глазах прежде всего партийного аппарата становится одним из важнейших атрибутов нового государства, обеспечивающих его существование. Само наличие секретной системы политического контроля над населением значительно повышало роль органов тайной политической полиции. Сила и влияние ОГПУ в 1920‑х годах определялись уже не только их возможностью применения репрессий, но и возрастающим монополизмом на политическую информацию о внутриполитическом положении. Естественно, что органы ОГПУ в силу законов бюрократической системы стремились использовать создавшееся положение в своих корпоративных интересах. И хотя безусловным руководителем системы политического контроля и сыска выступал ЦК РКП(б) — ВКП(б), положение ОГПУ в этой системе постепенно превращало данное учреждение в «хвост, который вертит собакой».
Вместе с тем на протяжении всего этого периода в системе политического контроля отсутствовал серьезный, на подлинно научной основе, анализ всего огромного массива получаемой информации. Обзоры и сводки нередко оперировали отдельными фактами и примерами, представляя их в качестве типичных для поведения и формулируя на этом основании достаточно серьезные политические выводы. Все это делало органы политического контроля в целом активными сторонниками ужесточения режима, более активной политики политического сыска и репрессий.
Таким образом, в 1917–1928 годах в Советской России возникла мощная конспиративная система сбора внутриполитической информации, постоянно вторгавшаяся в частную жизнь граждан и не имевшая никакой законной основы для своей деятельности. Будучи преемником тайной политической полиции и органов перлюстрации дореволюционной России, она использовала их опыт и кадры.
При этом дореволюционная система политического контроля ограничивалась изучением настроений достаточно узких верхушечных групп российского общества: чиновничества, интеллигенции, офицерства, предпринимателей и т. д. Этим прежде всего объясняются ограниченные масштабы ее структур: небольшая численность личного состава охранных отделений, секретных сотрудников, служб перлюстрации и т. п. Между тем одно из важнейших отличий XX века, прежде всего в странах, оказавшихся в орбите влияния индустриальной цивилизации, — приход в политическую жизнь широких народных масс с меняющимися настроениями, со своими мозаичными представлениями о важнейших экономических и социальных проблемах; масс, способных глубоко воздействовать на политическое устройство страны. Политическое руководство в этих государствах оказалось перед необходимостью, в частности, совершенствовать систему политического контроля, постоянно отслеживая настроения всех социальных групп и реагируя на них соответствующим образом.
Советская система политического контроля в условиях однопартийной системы, уничтожения не только политической оппозиции, но и любых ростков гражданского общества имела мощные внутренние пороки, ведущие в конечном счете к будущей эрозии всей политической системы в целом. В демократических странах информация, которой располагает система политического контроля, и информация, доступная обществу, конечно, не идентичны полностью, но в большей, принципиальной своей части они совпадают или не противоречат друг другу.
Попытки утаить важную информацию, дезинформировать общество, нарушить гражданские права населения не исключены, но они могут обернуться политическим скандалом, поражением правящей партии на очередных выборах. Даже в самодержавной России, где существовали, особенно в начале XX века, ростки гражданского общества в виде подцензурной, но независимой прессы, органов местного самоуправления, Государственной думы, различных добровольных обществ и т. п., система политического контроля не могла утаить от общества значительную часть информации о реальных настроениях населения, помешать обсуждению важнейших проблем жизни страны, а тайный политический сыск встречал все более открытую оппозицию в печати и представительных учреждениях.
Советская система политического контроля уже на начальном этапе своего существования, в 1918–1928 годах, была призвана не только снабжать руководство страны объективной информацией о положении, настроениях и поведении всех социальных групп, содействовать политическому сыску и репрессиям, но и скрывать значительную, все увеличивающуюся массу фактов от населения, подменяя их дезинформацией. Это давало возможность целенаправленно формировать нужные режиму представления с учетом уже имеющихся.
В результате происходило все большее расхождение между информацией, представляемой населению, и информацией для узкого круга доверенных лиц. При этом секретная информация постепенно и все строже дозировалась на разных уровнях в зависимости от реального положения того или иного лица в системе власти. Это ставило высшие круги политического руководства в определенную зависимость от органов политического контроля, производивших отбор и анализ поступавшей к ним информации. А самим органам политического контроля постепенно приходилось все больше учитывать политические оценки руководства страны, подлаживая под них свою информацию.
Данная работа продолжает, но не закрывает огромную по своим историческим масштабам и крайне важную по своему научному значению тему. Надеемся, что нам и другим исследователям удастся в последующем, привлекая новые, недоступные пока архивные источники, продолжить разработку этой проблемы в самых различных ее аспектах.