– Мэри-Джейн, надеюсь, здесь нет тараканов?
– Тараканы? Дорогая, здесь обитают мокасиновые змеи, водяные щитомордники и крокодилы, их там видимо-невидимо. Мои кошки едят тараканов.
Они проскользнули через переднюю дверь и неожиданно оказались в холле, открытом, громадном, наполненном запахом влажной, пропитанной водой известки, клея от осыпающихся обоев, а также прелого дерева. Здесь все было насыщено запахами гниения и болота, живых болотных тварей и журчащей воды, отбрасывавшей мрачные блики на стены и потолок; повсюду рябь… рябь… и колеблющиеся отблески… рехнуться можно. Внезапно она представила Офелию, скользящую по этому потоку с цветами в волосах…
Если хорошенько всмотреться, сквозь большие двери, ведущие в разрушенную гостиную, видно, как танцует луч света на стене. Сгнившие остатки драпировок настолько потемнели от воды, что цвет их стал неопределимым. Бумага свисала клочьями с потолка.
Маленькая лодка с шумом стукнулась о ступени. Мона встала и схватилась за перила, уверенная, что они зашатаются и упадут, но этого не случилось. И слава богу, ибо новый приступ боли опоясал ее посредине и впился в спину. Ей пришлось задержать дыхание.
– Мэри-Джейн, нам нужно поторопиться.
– А то я сама не знаю, Мона Мэйфейр! Не напоминай, я и так напугана.
– Не пугайся. Будь храброй. Морриган нуждается в тебе.
– Морриган!
Свет от фонаря задрожал и двинулся к высокому потолку на втором этаже. Обои, разрисованные маленькими букетами, теперь выцвели настолько, что казались обычной белой бумагой и мерцали в темноте. Большие дыры зияли в известке, но увидеть сквозь них хоть что-нибудь Моне не удалось.
– Стены здесь кирпичные, так что не беспокойся. И внешние, и внутренние, как на Первой улице. – Мэри-Джейн привязывала лодку. Видимо, в качестве причала использовалась нижняя ступенька. Теперь наконец Мона держалась за нечто устойчивое. Она вцепилась в перила, опасаясь отойти от них и боясь пошевелиться в неустойчивой лодке.
– Поднимись вверх по лестнице, а я принесу барахло. Приди в себя и поздоровайся с бабушкой. Не беспокойся о своих туфлях: у меня масса сухой обуви. Я принесу все, что нужно.
Осторожно, слегка постанывая, Мона уцепилась за перила обеими руками и вышла из лодки, двигаясь неуклюже, с усилиями, пока не обнаружила, что надежно стоит на ковровой дорожке, а впереди видна сухая лестница.
Если бы этот дом не покосился так угрожающе, здесь было бы вполне надежно, подумалось ей. И по странной иронии судьбы она стоит здесь, одной рукой опираясь на перила, другой – на мягкую, рыхлую известку, и, глядя вверх, ощущает дом вокруг себя, его гниение, его прочность, его ожесточенное нежелание низвергнуться в гибельную воду.
Это был массивный, крепкий дом, упорно сопротивляющийся разрушению, возможно остановившийся на этой стадии навечно. Когда она подумала обо всей мерзости, скопившейся внизу, то невольно удивилась, почему их обеих не засосало туда до сих пор, как в кино негодяев поглощают зыбучие пески.
– Иди наверх, – сказала Мэри-Джейн, уже затащившая одну из сумок на ступеньку выше Моны.
Треск, стук… Девушка всерьез взялась за дело.
Мона начала подниматься. Ступени были прочными и к тому же еще и удивительно сухими. Когда она дошла до самого верха, то полностью высохла, словно это была не глубокая ночь, а весенний жаркий солнечный день, который выбелил доски, да, буквально выбелил их, как если бы это был плавник.
Наконец Мона оказалась на втором этаже и прикинула, что угол наклона дома меньше пяти градусов. Но и этого было достаточно, чтобы довести человека до полного безумия, и она прищурила глаза, чтобы лучше видеть самый конец коридора. Еще один рояль и прелестная дверь с боковыми фонарями и электрическим вентилятором, с электрическими лампами, подвешенными на скрещивающихся проводах, свисающих с потолка. Сетка от москитов. Или что-то другое? Множество таких сеток и мягкий электрический свет, сияющий сквозь них.
Она прошла несколько шагов, все еще прижимаясь к стене, которая и в самом деле была теперь сухой. Вдруг она услышала тихий смешок, донесшийся из конца коридора. Как только Мэри-Джейн подошла с фонарем в руке и установила его рядом с сумкой на верху лестницы, Мона увидела ребенка, стоящего в дальних дверях.
Это был мальчик, темнокожий, с большими чернильными глазами, с мягкими черными волосами и с лицом маленького индийского святого. Он смотрел на Мону.
– Эй, ты, Бенджи, подойди, помоги мне со всем этим. Ты должен помочь мне! – крикнула Мэри-Джейн.
Мальчик неторопливо подошел к ним и вблизи оказался не столь уж маленьким. Он был почти такой же высокий, как Мона, что, конечно, не говорило о многом, ведь Мона еще не перешла границу в пять футов два дюйма, а быть может, никогда и не перейдет. Он был одним из тех красивых детей с великим загадочным смешением кровей: африканской, индийской, испанской, французской, а возможно, и мэйфейрской. Моне хотелось прикоснуться к его щеке и убедиться, что она так же хороша на ощупь, как и на вид: очень-очень тонкая, загоревшая кожа. Что-то Мэри-Джейн говорила ей о нем, продающем себя в центре города. В легких всплесках загадочного освещения она мысленным взором увидела пурпурные обои комнат, бахромчатые абажуры, джентльменов в декадентском обличье, похожих на дядю Джулиена, в белых костюмах и со всякими штучками подобного рода… И – подумать только! – саму себя на медной кровати с этим восхитительным мальчиком!
Чистое безумие! Боль остановила ее снова. Она могла свалиться прямо на ходу. Но сосредоточенно, размеренно и упорно она поднимала одну ногу, а затем приставляла другую. Здесь были кошки, точно, ведьмовские кошки! Милостивый боже, большие, длиннохвостые, пушистые, с демоническими глазами. Их, должно быть, было не менее пяти, крадущихся вдоль стен комнаты.
Прекрасный мальчик с блестящими черными волосами нес впереди нее два мешка с продуктами – снизу, из холла. Здесь, можно сказать, было даже чисто, после того как он подмел пол и протер его мокрой шваброй.
Ботинки Моны оставляли мокрые следы. А сама она едва не валилась с ног.
– Это ты, Мэри-Джейн? Бенджи, это моя девочка? Мэри-Джейн?
– Я иду, бабушка, иду. Что ты делаешь, бабушка?
Мэри-Джейн пронеслась мимо Моны, неуклюже ухватив два ящика со льдом, растопырив локти, с развевающимися длинными соломенно-желтыми волосами.
– Эй, я здесь, бабушка! – Она исчезла за поворотом. – Что ты сейчас делаешь?
– Ем крекеры с сыром. Хочешь кусочек?
– Нет, не сейчас. Поцелуй меня. Телевизор опять не работает?
– Работает, милая. Меня уже от него тошнит. Бенджи записывал мои песни, когда я пела. Бенджи…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});