могла быть где-то рядом.
Петраченков усмехнулся спекшимися, потрескавшимися губами.
— Давай моих, — он достал из кармана грязных штанов, заправленных в пыльные кирзовые сапоги, пачку «Севера». — Не обессудьте уж.
Они оба закурили, жадно затянулись и вдруг внимательно поглядели в глаза друг другу.
— А вы, собственно, откуда будете?
Коршак не успел ответить, потому что Петраченков вдруг пристально стал смотреть в сторону приближающегося огня. А особенное там было, и Коршак не сразу понял, что это такое: из прогалины вырвался и пошел прямо к мосту огненный клубок, и пламя его было отличным от общего огня, за ним стлался тяжелый, черный, маслянистый дым. А затем стал слышен натужный гул мотора — он на мгновение перекрывал слитный, массивный рев пламени.
Ужас охватил Коршака. У него зашлось дыхание и заледенели руки. Но Петраченков вдруг бросился вперед, потом остановился, видимо, понял, что не успеет добежать и не успеет ничего сделать, — трава горела уже и впереди катящегося клубка пламени. Теперь было уже видно, что это трактор, огонь бил из-под капота и сзади кабины горел бак с горючим. Даже от катков и с траков летели лоскутья огня. И Петраченков свернул к танку. Ближним был «Гром». Коршак его уже знал — на башне полузакопченно проглядывали цифры «304». На «Гром» уже дрогнул, его патрубки выплеснули голубой дым, он присел и пошел, набирая скорость, к мосту. Петраченков все бежал и бежал следом за ним, побежал и Коршак. Каким-то странным боковым зрением во время бега он видел, что по всему полю нестройной цепью, обгоняя друг друга, туда же бегут люди. Петраченков бежал все медленнее и медленнее, потом он упал, поднялся и побежал снова. А «Гром» уже проскочил мост и шел теперь по пылающей траве, навстречу трактору. И они сошлись там, посередине пламени. И было видно, как открылся люк, как из люка выбрался кто-то, и вспыхнул еще факел — загорелся комбинезон на том, кто выскочил из танка.
Наконец две горящие фигуры уцепились за танк, за поручни, и «Гром» крутанулся на месте и пошел назад, чуть медленнее. Они прошли мост, который уже дымился. И как только танк отошел от моста метров на сто, орудие командирского танка ахнуло, и через мгновение дымящиеся, но пока что не горящие обломки моста взлетели в черное небо. И танки открыли огонь. Они били уже не по тому берегу, а по этому — туда, где начинался подлесок и где его не смогли они достать гусеницами. То «Буран», то «Тайфун», то «Пахарь», присев, плескали пламенем из орудийных стволов. Коршаку даже показалось, что он видит и слышит полет снарядов.
Но сначала его удивило не это, а то, что ни один танкист не вышел из своей машины навстречу «Грому», на черной броне которого горел их товарищ, Танки стреляли, сотрясая горячую землю.
Лейтенант был еще жив, когда его сняли вместе с парнем с брони. Но нельзя и страшно было развести его дымящиеся руки, которыми он обнимал мертвое тело тракториста, — он хотел погасить собою его одежду и не мог иначе удержать его на броне, как прижимая своим телом к башне «Грома». И он не мог и не имел права спускаться в горящей одежде в танк.
Видеть это было страшно. Но Коршак смотрел и не замечал, что плачет, что его всего трясет, что плачут женщины и даже Петраченков, опустившись на колени перед ними обоими, плачет.
Откуда-то появился брезент. Обоих положили на него. Подняли и понесли. Шли по вспаханному, потом — по траве, изорванной танковыми траками, потом и вовсе по целине. Ветер поддувал в спину, иногда неся искры, горящие, но не успевшие сгореть частицы. Они попадали на потную шею, с треском гасли, и вокруг было сумрачно, если не темно, но люди шли тесно и медленно, стараясь нести свою ношу осторожно, словно это могло теперь что-нибудь значить.
И те, кто вместе с Коршаком нес этот жуткий брезент, отводя глаза или, наоборот, не в силах отвести глаз от своей ноши, и те, кто шел рядом, чтобы сменить уставшего, — очень спешили. Там, в поселке, у них были свои дела и заботы. У него не было там своих забот и своих дел, и он не помнил с мучительной болью и яростью ни детских родных глаз, ни слабых стариковских рук. Он был здесь весь — ему было легче.
— В контору, — хрипло выговорил Петраченков. — В контору. Она каменная.
Потом Петраченков, наверное, что-то вспомнил или догадался о чем-то, неловко, через плечо как-то вывернул голову и почти закричал:
— Всех в контору! Всех детей в контору! Понимаете — всех туда! И сами.
По поселку с ношей уже почти бежали — мелкими шажками, чуть не задевая днищем брезента за дорогу, за неровности обочин…
По всему зданию конторы слышались голоса и топот ног. Вели детей, несли сюда какой-то скарб, в дверях стоял Петраченков — он не считал, он просто вглядывался, словно искал кого-то и не находил. Располагались в зале заседания, расчистив от стульев место — их сгрудили у стены, с той стороны, где не было окон. Люди перекликались, искали друг друга, находили.
— А Кузнецовы? Где Кузнецовы? Васька с Мариной в санатории. Пацан их где и старики?
— Да Настя приведет, — откликнулись из глубины. — Они же суседи.
— Суседи… У Насти своих двое!
— Пошлите со мной кого-нибудь, — сказал Коршак.
— На такие дела не посылают, — тихо проговорил Петраченков.
Коршак думал, что Петраченков сам пойдет за Кузнецовыми. Но он выжидал. И тогда стало ему понятно: Петраченков не имеет права уходить отсюда.
На улице уже выл ветер. Это рванул тот самый тайфун, которого не ждали и с которым бороться нечем. Он поволок по небу над крышами языки огня — это было видно даже из окон конторы. И в зале, пока Петраченков стоял у порога, пытаясь разглядеть в сумерках людей, голоса притихли: кто-то должен идти.
— Соседей надо, соседи-то, здесь же они, здесь. — И голос переходит в полувизг: — Я же сама их тут видела. Сама!
— Петраченков, Петраченков! — позвали из коридора.
Петраченков стоял неподвижно. Коршак разглядел во тьме высокого парня. Тот суетливо застегнул на животе пиджак большими белыми руками, руки его тряслись — видно это было.
— Слу-шай, ты, Петраченко-о-в, ты… — наговаривал парень. — Слушай. Я приведу, приведу, но ты! Ты меня попомнишь, попомнишь ты меня. Я п-пойду, А ты — поп-помнишь…
И на это Петраченков ответил тихо и устало:
— Иди, Степан, Иди. Одни они там… Вот товарищ с тобой пойдет.
Коршак не знал Кузнецовых и потому он не думал о них. Только одни