Вот оно што! Надо пойти разыскать его!
И, торопливо поклонившись, Воронько, не теряя времени, выбежал из избы.
По уходе солдата, Катрынка несколько минут сидела неподвижно, с побелевшим лицом и широко открытыми глазами.
Недавнее беспокойство сменилось ощущением леденящего ужаса и безысходной тоски.
Под гнетом ее Катрынка все ниже и ниже склоняла голову, пока, наконец, обессиленная, не упала на лавку, лицом вниз, вся содрогаясь от глухих, подавляемых рыданий.
Глухая ночь. Мертвая тишина царит в плавнях. Как зачарованные, неподвижной стеной высятся во мраке непролазные камыши, и над ними с жалобным стоном реют невидимые мириады легкокрылых, кровожадных насекомых.
Черные тучи медленно ползут по небу.
Вдруг где-то, далеко-далеко, хрустнули сухие стебли, послышался легкий шорох торопливых шагов, и на прогалинку, образовавшуюся после высохшего за лето небольшого болота, вышло несколько человек.
Их было пятеро, и впятером они волокли шестого, крепко связанного веревками, с головой, закутанной в мешок.
— Стой, тут! — тяжело отдуваясь, произнес шедший впереди.— Развяжите ему голову.
Чьи-то руки торопливо сорвали с головы связанного человека мешок, и почти одновременно с этим на расчистившемся небе засиял серп луны. Ее лучи фосфорическим светом озарили прогалину и осветили лица пришедших людей.
Подле смуглого, угрюмого лица Петра, сверкая злыми, как у волка, глазами, белело испитое лицо Руснака, а рядом с ним старый Мафтей тряс своей лишенной волос головой и время от времени заливался неслышным смехом безумствующего алкоголика. Два других цыгана, рослые и сильные, как молодые дубки, стояли в стороне и больше с любопытством, чем с озлоблением, глядели на распростертого у их ног связанного человека, у которого рот был набит тряпкой.
— Ну, что, Игнат, узнаешь нас? — кривя губы, произнес Петро, наклоняясь к лежащему навзничь солдату.— Все ведь твои приятели! Вот Мафтей, который из-за тебя пошел по миру, вот Руснак, по твоей милости калека и нищий; я тоже от тебя немало видел досады!.. Что ж? пора рассчитаться!.. Хоть про нас, цыган, и говорят, будто мы все мошенники, но это неправда! Мы долги свои платим... Небось получишь все сполна, только не от нас, мы тебя пальцем не тронем, а от комаров. Это Руснак придумал! Благодари его.
Петро громко расхохотался и, обратясь к товарищам, добавил:
— Ну, что ж, ребята, не будем терять времени, а то проклятые комары и нас заедят тут с ним вместе!
По этому слову Петра и все прочие безмолвно принялись за дело, и в несколько минут Игнат был раздет догола. Положив его на середину прогалины, лицом кверху, и еще раз освидетельствовав, насколько крепко связаны его руки и ноги, злодеи, захватив одежду Игната, бегом пустились из камышей.
Словно легкое облако всколыхнулось над Игнатом и с грозным гуденьем опустилось на его странно белевшее в лунном сиянии тело...
Солнце стояло уже на полудне. Десятка два пеших солдат и полсотни мужиков, под начальством офицера, сидевшего на лошади, образовав неразрывную цепь, медленно подвигались по камышам, захватив их во всю ширину от реки до поля.
Чтобы не потерять между собой связь, люди то и дело перекликались и через каждую сотню шагов останавливались, тяжело переводя дух.
— Ничего не видать? — громким голосом спрашивал офицер, проезжая от одного конца цепи к другой.
— Никак нет, ваше благородие,— кричали в ответ скрытые в камыше солдаты.
Офицер поворачивал коня и спешил на противоположный край. Офицер был еще совсем молодой, недавно переведенный на службу на границу, и потому чрезвычайно волновался и суетился. Его до крайности увлекало это неутомимое обшаривание камышей, и невольно, рисуясь перед самим собой, он принимал молодцеватые позы: без нужды чересчур низко припадал к луке и красивым жестом поправлял на голове папаху.
В каждом движении его молодого, гибкого тела ключом била жизнерадостная юность и непочатый запас еще не растраченной энергии.
— Ваше благородие! — раздался чей-то пронзительнозвонкий и как бы испуганный голос.— Нашли!
Офицер стиснул бока лошади шпорами и, рискуя разбиться вдребезги, в случае падения ее на одной из бесчисленных рытвин, помчался на голос.
— Где, где? — торопливо, задыхающимся голосом спросил он, подскакивая к группе солдат, хранивших необычайно-торжественное молчание. Он нетерпеливо глянул поверх их голов и невольно вскрикнул. Его молодое, разгоревшееся от скачки лицо подернулось землистой бледностью. Губы задрожали, а в больших, добрых глазах отразилось чувство глубокого сострадания.
Прямо перед ним, судорожно вытянувшись, с широко открытым ртом, из которого торчал конец тряпки, окрашенный кровавой пеной, с выкатившимися, остекленевшими глазами, лежал неузнаваемый труп Игната. За одну ночь из плотного, мускулистого атлета он превратился в мумию. Белая, как бумага, кожа обтягивала торчащие под нею кости, все тело было словно выжато и сморщилось, ноги неестественно вытянулись и по своей худобе казались непомерно длинными... Лицо заострилось и приняло странное, нечеловеческое выражение.
При взгляде на него у самого смелого человека сердце замирало от ужаса...
Тесной кучей столпились солдаты и мужики вокруг трупа; наступила мертвая тишина; никто не решался первый нарушить её. Казалось, самый воздух, окружавший тело замученного, был еще насыщен его страданиями; мысль о них невольно сковывала язык и леденила мозг...
Перед муками неизъяснимыми, перед человеческой злобой немел человеческий ум, отказываясь верить в возможность такого ужасного злодеяния, такой адской изобретательности...
На линии вечных снегов
Рассказ
Узкое, глубокое ущелье, по которому с грохотом, пенясь и клубясь, мчится бешеный поток, падая с камня на камень, образуя местами целый ряд небольших водопадов. Кругом, куда ни бросишь взгляд, только горы и горы.
Угрюмо молчаливые, глубоко засыпанные снегом, они теснятся одна выше другой, одна другой причудливее. Бесчисленные вершины, то конусообразные, то острые, как пики, то похожие на купол, то словно бы обрубленные с одного бока, громоздятся, лезут вверх и теряются в свинцовых облаках, тяжело нависших над ними. Вдоль обрывистого берега, среди хаоса беспорядочно нагроможденных камней, вьется чуть приметная тропинка, по ней гуськом, вслед друг другу, медленно подвигается небольшая группа всадников. Впереди всех — солдат пограничной стражи в папахе, полушубке, валенках, с головой закутанный в башлык, с заряженной винтовкой в руках, которую он держит наготове, положив через левый локоть.
Рослый гнедой конь, вытянув шею и насторожив уши, осторожно ступает по обледенелой, скользкой тропинке, слегка похрапывая на ревущую и грохочущую у его ног стремнину.
За солдатом, на светло-сером катере[36], верхом по-мужски, сидит женщина, окутанная и обмотанная поверх меховой шубки большим байковым платком, на голове у неё белая папаха и башлык, на руках мохнатые перчатки, ноги