Читать интересную книгу Сочинения — Том II - Евгений Тарле

Нет ни малейшего сомнения, что, будь подобная петиция подана не в мае, а несколько позже, петиционеры не отделались бы дешево. Осенью того же 1793 г. казнили и не за такие провинности, как прямая угроза восстанием. Но теперь Конвент был в состоянии некоторой растерянности; жирондисты были бессильны, а монтаньяры слишком нуждались в поддержке столичных рабочих в предстоящий критический момент. Преследования не было возбуждено.

4 мая 1793 г. Конвент издал декрет, вводивший частичный максимум — максимальную таксацию хлеба во всей республике. Цену на хлеб должны были отныне устанавливать директории округов, и эта цена должна была представлять собой среднюю цену на хлеб за период времени с 1 января по 1 мая 1793 г. [156] Эта цена должна была 1 июня уменьшиться на 1/10, 1 июля — на 1/20 (оставшейся цены), 1 августа — на 1/30 (оставшейся цены) и 1 сентября — на 1/40 (оставшейся цены) [157]. Всякое лицо, уличенное в умышленной порче или сокрытии хлеба, подвергается смертной казни [158]; за продажу или покупку хлеба за цену выше максимума виновный подвергается штрафу от 300 до 1 тысячи ливров. Все землевладельцы и торговцы хлебом обязаны были немедленно заявить местным властям о количестве имеющегося у них для продажи хлеба. Таким образом, право таксировать хлеб, данное органам местного самоуправления еще в 1791 г., ограничивалось указанием, как именно должна исчисляться такса.

Цель этого декрета была, по-видимому, успокоить голодающих и, не издавая закона о максимуме, сделать шаг все-таки в этом направлении [159].

Но декрет от 4 мая, изданный после долгих прений и долгой нерешительности, после молений, с одной стороны, и прямых угроз, с другой, конечно, не мог удовлетворить людей, желавших такой таксы, которая сообразовалась бы с их средствами, с их дневным заработком, а вовсе не с рыночной стоимостью хлеба; хотя декрет и полагал (или, точнее, казалось, что полагает) известный предел дальнейшему непрерывному вздорожанию хлеба, но и «средняя» рыночная цена была непомерно велика.

Бурные события конца мая и начала июня — арест жирондистов, решительная победа монтаньяров при полной поддержке муниципалитета — все это обязывало победителей сделать наконец то, чего от них так долго ждали и чего от них с такой раздраженной настойчивостью требовали. Недаром в критические последние майские дни некоторые депутаты (например, Пети) прямо связывали предложение о максимуме с тем явным влиянием на законодателей, которое получил муниципалитет, и, борясь против муниципалитета, они отвергли и максимум [160].

Рабочие Сент-Антуанского предместья, составившие значительную толпу в той народной массе, которая 31 мая 1793 г. по зову Марата окружила Конвент, требуя ареста жирондистов, возбуждали беспокойство [161] даже в тех, кто воспользовался их поддержкой: слишком ясно было, что они могут воспользоваться бурными событиями, в которых им пришлось сыграть решительную роль, для того чтобы выйти хоть временно из состояния хронической голодовки, которое они в это время переживали. В этот критический для монтаньяров момент громко заявлялось, что должна быть немедленно образована армия против внутренних врагов, что эта армия должна состоять из «санкюлотов» столицы, и что каждый санкюлот должен получать 40 су в день, а расходы на армию должны быть покрыты особым налогом на богатых [162].

В день схватки, решившей участь жирондистов, в Конвент передано было заявление от имени peuple de Paris levé en masse [163]. Здесь тоже выставлено требование создания «армии санкюлотов», но с жалованием не в 40, а в 25 су в день; еще и еще раз с возмущением говорится о «скупщиках», благодаря которым «жертвы ажиотажа» должны платить «8, 10, 12 и даже 15 су» за фунт хлеба; голод приписывается контрреволюционным проискам; требуется максимальная таксация хлеба — 3 су за фунт; обращается внимание на стариков и увечных, для которых можно было бы открыть благотворительные мастерские.

Кто бы ни сочинял этот документ, люди из рабочих предместьев или кто другой, но без этих требований, очевидно, автор решительно не считал возможным обойтись. Кроме указанных пунктов, выставляются требования общеполитического характера, сводящиеся к устранению жирондистов и к усилению бдительности против «внутренних врагов». Что именно рабочие поддержали этот адрес, явствует из дальнейшего.

Едва лишь победа была одержана и жирондисты арестованы, муниципалитет решил вознаградить всех рабочих, которые поддержали этот адрес, 6 ливрами каждого [164]. Муниципалитет при этом прямо рассчитывал на щедрость победителей-монтаньяров [165]. Кроме того, было постановлено, что городские секции учредят даровую раздачу хлеба «гражданам, находящимся под оружием».

К полночи 31 мая рабочие мирно вернулись в свои кварталы, но беспокойство победившей партии, спрашивавшей себя, сочтут ли они свою роль законченной, не сразу рассеялось [166].

Далеко не все монтаньяры были довольны, что в пылу борьбы ораторы их партии стремились отождествить жирондистов с богатыми, и едва лишь борьба окончилась, как и в среде победителей начались протесты против такого отождествления. Ненавидя жирондистов, с восторгом приветствуя их гибель, многие монтаньяры усматривали опасность в подобном отождествлении и объясняли отчасти этим «разбои» и «анархию» в стране [167].

Теперь муниципалитет имел право на благодарность со стороны монтаньяров. Тон их сильно переменился. Самая сильная организация — якобинский клуб — стала высказывать уже совсем не те взгляды на вопрос о продовольствии и о таксации, как за несколько месяцев до этого. В заседании клуба 9 июня высказаны были прямые обвинения купцов в том, что они стакнулись и произвольно увеличивают цены на предметы потребления; говорилось, что «пора обуздать их алчность», что «купцы — это настоящие аристократы»; предлагалось даже подать в Конвент петиции об установлении таксы на съестные припасы [168].

Дело быстро подвигалось к развязке. «Чем больше ропщут на дороговизну припасов, тем больше возрастает их цена; купцы как будто нарочно возвещают, что еще дороже нужно будет платить, так что эта порода меркантильной аристократии причиняет бесконечное зло, раздражает умы и заставляет несчастных проклинать революцию» [169], — читаем мы в одном донесении полицейско-служебного характера, помеченном 25 июня 1793 г. «Народ хотел бы примерного наказания за такие слова; народ встревожен слухами, что богатые купцы увозят свои товары из Парижа, что хлеба еще станет всего на месяц»; все это «утомляет народ».

Отовсюду поступали целыми десятками [170] донесения, что уже имеющиеся законы о продовольствии не исполняются вовсе; «… не уместно ли будет сказать тут: народ, спаси себя сам!» — говорит автор одной из таких бесчисленных жалоб. Слухи о скупках принимали фантастические размеры.

13 июля (1793 г.) Шарлотта Корде убила Марата. Сейчас же после ее процесса и казни вопрос об усилении репрессии против внутренних врагов [171] стал на очереди дня, и в числе первых же мероприятий решено было устрашить скупщиков.

8

20 июля 1793 г. Конвент издал декрет [172], по которому скупка предметов потребления объявлялась уголовным преступлением, караемым смертной казнью; а скупщиками объявлялись все те, которые «изъемлют из обращения товары или припасы первой необходимости, покупая и держа их запертыми где бы то ни было и не пуская их ежедневно и публично в продажу. Кто не объявит местным властям обо всех предметах потребления, какие у него имеются для продажи, в течение восьми дней по опубликовании этого декрета, подвергается также смертной казни, а имущество виновного должно быть конфисковано; те, которые дадут неверные показания о количестве товаров, а также чиновники, которые будут уличены в потворстве скупщикам, подвергаются тому же наказанию. Всякий гражданин, который донесет на нарушителей этого закона, получает в награду треть конфискованного имущества казненного, другая треть пойдет в пользу нуждающихся данной местности, а последняя треть отбирается в пользу республики. Приговоры по этим делам не подлежат обжалованию, а приводятся в исполнение немедленно».

Пощады скупщики ожидать не могли. Член Комитета общественного спасения Колло д’Эрбуа называл их в своем докладе «свирепыми животными», которые должны пасть жертвой собственных преступлений. «Природа обильна и щедра, но скупщики постоянно стремятся святотатственными поползновениями своими сделать ее скудной и бессильной, — жалуется Колло д’Эрбуа, — природа улыбнулась нашей революции и непрерывно ей покровительствовала, а скупщики сообща с тиранами, нашими врагами, подстраивают контрреволюцию» [173]. Колло д’Эрбуа боится вместе с тем неудовольствия торгового класса и думает утешить его словами: «… истинные торговцы (les vrais commerçants), т. е. люди честные и повинующиеся законам, первые будут рукоплескать» мероприятиям против скупок.