Читать интересную книгу Сочинения — Том II - Евгений Тарле

Не соглашавшиеся с этими доводами заявляли, что хотя при правильной организации государства действительно необходимо обеспечение существования граждан, но такса на хлеб не может оправдать надежд, которые на нее возлагаются. Нужно стремиться не к тому, чтобы определить цену хлеба сообразно с размерами заработной платы, а чтобы заработную плату установить, применяясь к ценам на хлеб [151]; нужно изъять часть ассигнаций, чтобы повысить их реальную ценность. Если даже и понизить цену на хлеб, все равно заработная плата также понизится, и в окончательном счете бедняк ничего не выиграет. Далее, если установить эту таксу только относительно хлеба, оставив в покое продукты обрабатывающей промышленности, то эта явно несправедливая мера совершенно разорит сельское хозяйство, особенно мелких хозяев. Но в таком случае можно все предметы потребления подвергнуть таксации, а не только хлеб? Это будет гибелью всей промышленности, разорением торговли, банкротством для тех коммерсантов, которые сделали запасы, накупили товаров по обыкновенной, ходячей цене, а перепродавать их будут обязаны по искусственной уменьшенной цене. Итак, ни рабочим, ни торговцам и промышленникам, ни сельским хозяевам мера эта не принесет ничего хорошего. Так кому же она будет полезна? Капиталистам, имеющим большие запасы ассигнации. Они, «предвидя скорую отмену» этого закона, закупят по дешевой, искусственно установленной цене огромные количества хлеба, а когда этот гибельный закон будет отменен, перепродадут хлеб и еще более наживутся на этой спекуляции. Этот класс, «менее всего полезный для республики», только один и воспользуется законом; уже поэтому следует с недоверием отнестись к предлагаемой мере. Кроме того, определение максимума и технически невыполнимо вследствие слишком большой разницы в целой массе условий между отдельными департаментами. Розыскные и инквизиторские приемы, которые будут неизбежны при проведении этого закона, грубо нарушат право собственности, а без охраны этого права «не существует общества». Нечего и говорить, что всякая торговля с чужими странами станет совершенно невозможна; но и торговые сношения между отдельными департаментами также в высшей степени затруднятся, ибо ведь таксы придется установить различные. Это приведет к федерализму и распадению государства. (Не нужно забывать, что в эту эпоху — перед изгнанием жирондистов из Конвента — обвинение в федерализме было одним из самых грозных полемических средств.)

Ни комитет земледелия и торговли, ни Конвент еще не решились издать закон о максимуме. Фабр, докладывавший об этом деле в Конвенте (от имени комитета земледелия и торговли), не примкнул к мнению тех членов совещания, которые стояли за введение максимума. По его воззрению, таксация уморит голодом часть республики, а «инквизиторские приемы», неразлучные с максимумом, разорят класс земледельцев. Докладчик предлагал устроить магазины, куда все владельцы хлеба в зерне обязаны были бы его доставлять, а цены на этот хлеб устанавливались бы местными властями сообразно с той ценой, которая была на последней ярмарке в день св. Мартина. Обсуждение вопроса, начатое в Конвенте 25 апреля, продолжалось 27-го. Против максимума произнес большую речь жирондист Барбару, повторивший уже раньше приводившиеся доводы о нецелесообразности его. В Париже, по его заявлению, где хотят удержать цену на хлеб искусственным путем на известном уровне, мэру приходится прибегать к вооруженной силе, чтобы воспрепятствовать жителям соседних городов и деревень вывозить этот дешевый хлеб из Парижа; и в Париже муниципалитет еще берет на себя расходы, уплачивая «настоящую» цену владельцам хлеба и уже от себя перепродавая его по 3 су за фунт. А желать введения максимума, перекладывающего все убытки на владельцев, значит разрушать собственность, общество и т. д. Прения приняли страстный оборот, и в конце апреля дело дошло до того, что публика с трибун стала бурно прерывать ораторов, особенно жирондистов. Депутации не переставали являться в Конвент, то умоляя, то угрожая и в один голос прося о максимуме. 30 апреля явилась депутация из Версаля, выразившая свое отчаяние по поводу «двух бичей»: разбоев, опустошающих республику, и голода. Петиционеры просили не медлить с провозглашением максимума.

Конвент явственно колебался. С одной стороны, не только достаточные слои буржуазии, но и крестьяне-собственники были существенно заинтересованы в том, чтобы максимум не был объявлен; с другой стороны, поистине отчаянное положение городских рабочих, ремесленников и вообще всех городских жителей, получающих менее 2 тысяч ливров дохода [152], требовало каких-либо мероприятий. Твердого убеждения, что максимум полезен, не было и у монтаньяров, но факты показывали, что нужно действовать, а максимум являлся в глазах голодающего населения средством, сулившим хотя непосредственное, хотя для ближайшего момента несомненное улучшение. Рабочие прямо угрожали восстанием и подали 1 мая (1793 г.) соответствующее заявление в Конвент. Оно, к счастью, сохранилось в подлиннике в Национальном архиве [153] и весьма облегчает понимание психологии момента.

Тон рабочих совершенно не тот, что был еще в 1792 г., не говоря уже об эпохе Учредительного собрания. Свои заслуги пред революцией они сознают весьма хорошо и решительно об этом напоминают, называя себя «людьми 5 и 6 октября, 14 июня, 20 июня и 10 августа». Нет и тени былого смирения и подобострастия, характерного для первых лет революции. Они с того и начинают, что являются с целью говорить «суровую истину» законодателям [154] и указать им, каковы те средства, при помощи которых возможно спасти республику. Дальше тон документа становится еще резче. «Уже давно занимаясь только частными интересами и обвинениями друг друга, вы замедлились на том пути, по которому обязаны идти. Собравшись в этих стенах, чтобы спасти общество, чтобы создать республиканские законы… отвечайте, что вы сделали?… Вы много обещали и ничего» не сдержали…» Обыватели Сент-Антуанского предместья жалуются, что в то время, как многие из них ушли на войну или собираются идти, жены и дети лишены всяких средств к существованию. «Уже давно вы обещаете всеобщий максимум на все припасы, нужные для жизни; постоянно обещать и ничего не исполнять, удручать и утомлять народ — это значит лишать его возможности относиться к вам дальше с доверием». Петиционеры и в членах Конвента видят прежде всего собственников и подозрительно к ним относятся: «… подобно народу, принесите жертву; пусть большинство из вас забудет, что они — собственники». Дальше идет любопытнейшее место, показывающее, что, ненавидя собственников, считая их главным препятствием к установлению желанного «максимума», рабочие в то же время и не думают о низвержении самой собственности, и предлагают членам Конвента своеобразную сделку: «… пусть максимум будет установлен, и мы скоро сделаем для защиты вашей собственности еще больше, чем для защиты отечества». Петиционеры заявляют о готовности своей записаться в действующую армию, а также просят установить налог на «богатых». Вот каков должен быть этот налог: все собственники, получающие свыше 2 тысяч ливров дохода в год, обязаны вносить половину «излишка» (т. е. того, что они получают сверх 2 тысяч); если у этих собственников есть дети, то им позволяется удерживать еще по 500 ливров в год на ребенка (т. е. «излишек» считается уже сверх 2,5 тысяч ливров). Суммы, получающиеся от этого налога и собираемые по месту жительства «богатых» коммунами, а в больших городах секциями, должны делиться поровну, по числу нуждающихся в каждой коммуне или секции; из этого же налога должны покрываться издержки на вооружение защитников отечества. Петиционеры предвидят возражения на свои столь радикальные предложения, но это их не смущает: «… мы, конечно, наперед предупреждены, что умеренные и государственные люди (que les modérés, que les hommes d’état) будут кричать о произволе, но мы им ответим, что средства, пригодные в спокойное время, бесплодны в минуту кризиса и революции. Наши бедствия велики, и нужны большие средства. До сих пор революция ложилась тяжестью только на нуждающийся класс; пора, чтобы богатый, чтобы эгоист тоже стал республиканцем» и т. д.

Кончалась эта петиция прямой угрозой: «… вот наши средства к спасению общего дела, и их мы считаем единственно непогрешимыми. Если вы их не примете, мы, желающие это дело спасти, вам объявляем, что мы находимся в состоянии восстания» [155]. Затем следуют подписи трех президентов секций Сент-Антуанского предместья и двух секретарей.

Нет ни малейшего сомнения, что, будь подобная петиция подана не в мае, а несколько позже, петиционеры не отделались бы дешево. Осенью того же 1793 г. казнили и не за такие провинности, как прямая угроза восстанием. Но теперь Конвент был в состоянии некоторой растерянности; жирондисты были бессильны, а монтаньяры слишком нуждались в поддержке столичных рабочих в предстоящий критический момент. Преследования не было возбуждено.