Глотая широко раскрытым ртом воздух, он с трудом приподнялся и сел, прислонившись к кровати. Струйки рвоты свисали у него изо рта. Тварь на полу билась и судорожно сжималась. Хотя внутри него она казалась ему огромной, на самом деле она была не больше его ладони: бесформенный сгусток молочно-белой плоти, перетянутый серебряными венами, с конечностями не толще веревочки, но которых было целых двадцать. Она не издавала никаких звуков, за исключением судорожных хлопков по залитому желчными массами полу.
Слишком слабый для того, чтобы двигаться, Миляга все еще сидел, привалившись к кровати, когда через несколько минут в камеру заглянул Скопик в поисках Пая. Удивление Скопика не знало границ. Первым делом он позвал на помощь, а потом втащил Милягу обратно на кровать, задавая вопрос за вопросом с такой быстротой, что у Миляги едва хватало дыхания и сил, чтобы отвечать. Однако Скопик услышал достаточно, чтобы начать поносить себя на чем свет стоит за то, что сразу не проник в суть проблемы.
— Я-то думал, что она скрывается в твоей голове, Захария, а все это время — все это время! — она была у тебя в животе. Эта гнусная тварь!
Появился Апинг, и последовала новая серия вопросов, на которые на этот раз отвечал Скопик, после этого отправившийся на поиски Пая. По приказанию Апинга пол в камере был вымыт, а пациенту принесли свежей воды и чистую одежду.
— Вам нужно еще что-нибудь? — осведомился Апинг.
— Еды, — сказал Миляга. Никогда еще в желудке у него не было такого ощущения пустоты.
— Я распоряжусь. Странно слышать ваш голос и видеть, как вы двигаетесь. Я привык к другому. — Он улыбнулся. — Когда вы окрепнете, — сказал он, — мы должны с вами поговорить. Я слышал от мистифа, что вы художник.
— Был когда-то, — сказал Миляга и невинно осведомился: — А что? Вы тоже?
Апинг просиял.
— Да, я художник, — сказал он.
— Тогда нам обязательно надо поговорить, — сказал Миляга. — Что вы рисуете?
— Пейзажи. Людей иногда.
— Обнаженную натуру? Портреты?
— Детей.
— Ах детей… А у вас самого есть дети?
Тень беспокойства прошла по лицу Апинга.
— Позже, — сказал он, метнув взгляд в сторону коридора и вновь обратив его на Милягу. — Мы все обсудим в частной беседе.
— Я в вашем распоряжении, — сказал Миляга.
За пределами комнаты раздались голоса. Скопик вернулся с Н’ашапом, который задержался у ведра, изучая выброшенного в него паразита. Прозвучали новые вопросы или, вернее, те же самые, но в других формулировках. В третий раз отвечали вдвоем Скопик и Апинг. Н’ашап слушал их только вполуха, пристально изучая Милягу во время пересказа драматических событий, а затем поздравив его с забавной официальностью. Миляга с удовлетворением заметил сгустки запекшейся крови у него в ноздрях.
— Мы должны направить отчет об этом случае в Изорддеррекс, — сказал Н’ашап. — Я уверен, что он заинтригует их не меньше, чем меня.
Произнеся эти слова, он направился к двери, приказав Апингу немедленно следовать за ним.
— Наш командир выглядит не очень хорошо, — обратил внимание Скопик. — Интересно, что тому причиной.
Миляга позволил себе улыбку, но она покинула его лицо, когда в дверях появился последний посетитель, Пай-о-па.
— Вот и прекрасно! — сказал Скопик. — Ты пришел. Я оставляю вас вдвоем.
Он удалился, закрыв за собой дверь. Мистиф не двинулся с места, чтобы обнять Милягу или хотя бы взять его за руку. Вместо этого он подошел к окну и посмотрел на море, все еще освещенное солнцами.
— Теперь мы знаем, почему его называют Колыбелью, — сказал он.
— Что ты имеешь в виду?
— Где еще мужчина может оказаться способным родить?
— Это было мало похоже на рождение, — сказал Миляга.
— Для нас, может быть, и нет, — сказал Пай. — Но кто знает, как рожали здесь детей в древние времена? Может быть, люди погружались в воду, пили ее, давали ей приют, чтобы она могла расти…
— Я видел тебя, — сказал Миляга.
— Я знаю, — ответил Пай, не оборачиваясь от окна. — И ты чуть было не лишил нас союзника.
— Н’ашап? Союзник?
— Он обладает здесь властью.
— Он — этак. Кроме того, он мерзавец. И я собираюсь доставить себе удовольствие, убив его.
— Ты что, решил вступиться за мою честь? — сказал Пай, наконец обернувшись на Милягу.
— Я видел, что он делал с тобой.
— Это ерунда, — ответил Пай. — Я знал, что делал. Как ты думаешь, почему с нами так хорошо обращаются? Мне позволили видеться со Скопиком в любое время. Тебя кормили и поили. И Н’ашап не задавал никаких вопросов ни обо мне, ни о тебе. А теперь он задаст их. Теперь он начнет подозревать. Нам надо убираться отсюда поскорее, до тех пор пока он не получит ответы.
— Это лучше, чем ты будешь его обслуживать.
— Я же тебе говорю, это абсолютная ерунда.
— Но не для меня, — сказал Миляга, чувствуя, как слова царапают его воспаленное горло. Хотя это и потребовало от него определенных усилий, он поднялся на ноги, чтобы встретиться с мистифом лицом к лицу. — Помнишь, как в самом начале ты говорил, что нанес мне непоправимую обиду? Ты постоянно вспоминал о случае на станции в Май-Ке и говорил, что мечтаешь о том, чтобы я простил тебя. А я в это время думал, что никогда между нами не произойдет ничего такого, что нельзя будет простить или забыть, и когда я вновь обрету дар речи, я обязательно скажу тебе об этом. А теперь я не знаю. Он видел твою наготу, Пай. Почему он, а не я? Мне кажется, я не смогу простить тебе то, что ты открыл тайну ему, а не мне.
— Никакой тайны он не увидел, — ответил Пай. — Когда он смотрел на меня, он видел женщину, которую любил и потерял в Изорддеррексе. Женщину, которая была похожа на его мать. Собственно, это и сводило его с ума. Эхо эха его матери. И до тех пор, пока я благоразумно снабжал его этой иллюзией, он был уступчив. Это представлялось мне более важным, чем мое достоинство.
— Больше так не будет, — сказал Миляга. — Если мы выберемся отсюда вместе, я хочу, чтобы ты принадлежал мне. Я не буду тебя ни с кем делить, Пай. Ни за какие уступки. Даже ради самой жизни.
— Я не знал, что тобой владеют такие чувства. Если б ты сказал мне…
— Я не мог. Даже до того, как мы оказались здесь, я чувствовал это, но не мог найти слов.
— Извини меня, если, конечно, мои извинения чего-нибудь стоят.
— Мне не нужны извинения.
— Что же тогда тебе нужно?
— Обещание. Обет. — Он выдержал паузу, — Брачный обет.
Мистиф улыбнулся:
— Ты серьезно?
— Серьезнее не бывает. Я уже раз делал тебе предложение, и ты согласился. Должен ли я повторять его? Я сделаю это, если ты попросишь.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});