Первые отрывочные записи отдельных норм «русского закона» возникали, как мы уже видели на примере Устава Ярослава Новгороду, по частным случаям, в связи с какой-либо особой надобностью и совершенно не ставили перед собой задач полного отражения всей русской жизни. Еще раз приходится отметить, как глубоко неправы были те буржуазные историки, которые, сопоставляя разновременные части Русской Правды, механически делали из сопоставлений прямые выводы: если о каком-либо явлении в ранних записях еще не говорится, то, значит, и самого явления еще не было в действительности. Это крупная логическая ошибка, основанная на устаревшем представлении, что будто бы государственная и общественная жизнь формируется во всех своих проявлениях лишь в результате законов, изданных верховной властью как волеизъявление монарха.
Запись-граффити на стене Софийского собора в Киеве о смерти «цесаря нашего» Ярослава Мудрого 20 февраля 1054 г.
Купчая запись на землю Бояна, которую покупает вдова князя Всеволода при 12 свидетелях. Написана на стене Софийского собора. Начало XII в. (На с. 421 — прорись)
На самом же деле жизнь общества подчинена закономерности внутреннего развития, а законы лишь оформляют давно существующие взаимоотношения, закрепляя фактическое господство одного класса над другим.
К середине XI в. обозначились острые социальные противоречия (и прежде всего в княжеской среде), которые привели к созданию княжеского домениального закона, так называемой Правды Ярославичей (примерно 1054–1072 гг.), рисующей княжеский замок и его хозяйство. Владимир Мономах (1113–1125 гг.) после киевского восстания 1113 г. дополнил этот закон рядом более широких статей, рассчитанных на средние городские слои, а в конце его княжения или в княжение его сына Мстислава (1125–1132 гг.) был составлен еще более широкий по охвату свод феодальных законов — так называемая Пространная Русская Правда, отражающая не только княжеские, но и боярские интересы. Феодальный замок и феодальная вотчина в целом очень рельефно выступают в этом законодательстве. Трудами советских историков С. В. Юшкова, М. Н. Тихомирова и особенно Б. Д. Грекова подробно раскрыта феодальная сущность Русской Правды во всем ее историческом развитии более чем за столетие.
Б. Д. Греков в своем известном исследовании «Киевская Русь» так характеризует феодальный замок и вотчину XI в.:
«…В Правде Ярославичей обрисована в главнейших своих чертах жизнь вотчины княжеской.
Центром этой вотчины является «княж двор»… где мыслятся прежде всего хоромы, в которых живет временами князь, дома его слуг высокого ранга, помещения для слуг второстепенных, разнообразные хозяйственные постройки — конюшни, скотный и птичий дворы, охотничий дом и др….
Во главе княжеской вотчины стоит представитель князя — боярин-огнищанин. На его ответственности лежит все течение жизни вотчины и, в частности, сохранность княжеского вотчинного имущества. При нем, по-видимому, состоит сборщик причитающихся князю всевозможных поступлений — «подъездной княж…» надо думать, в распоряжении огнищанина находятся тиуны. В «Правде» назван также «старый конюх», т. е. заведующий княжеской конюшней и княжескими стадами.
Все эти лица охраняются 80-гривенной вирой, что говорит об их привилегированном положении. Это высший административный аппарат княжеской вотчины. Дальше следуют княжие старосты — «сельский и ратайный». Их жизнь оценивается только в 12 гривен… Таким образом, мы получаем право говорить о подлинной сельскохозяйственной физиономии вотчины.
Эти наблюдения подтверждаются и теми деталями, которые рассыпаны в разных частях Правды Ярославичей. Тут называются клеть, хлев и полный, обычный в большом сельском хозяйстве ассортимент рабочего, молочного и мясного скота и обычной в таких хозяйствах домашней птицы. Тут имеются кони княжеские и смердьи (крестьянские), волы, коровы, козы, овцы, свиньи, куры, голуби, утки, гуси, лебеди и журавли.
Не названы, но с полной очевидностью подразумеваются луга, на которых пасется скот, княжеские и крестьянские кони.
Рядом с сельским земледельческим хозяйством мы видим здесь также борти, которые так и названы «княжими», «а в княже борти 3 гривне, либо пожгуть, либо изудруть».
«Правда» называет нам и категории непосредственных производителей, своим трудом обслуживающих вотчину. Это рядовичи, смерды и холопы… Их жизнь расценивается в 5 гривен.
Мы можем с уверенностью говорить о том, что князь время от времени навещает свою вотчину.* Об этом говорит наличие в вотчине охотничьих псов и обученных для охоты ястребов и соколов…
Первое впечатление от Правды Ярославичей, как, впрочем, и от Пространной Правды, получается такое, что изображенный в ней хозяин вотчины с сонмом своих слуг разных рангов и положений, собственник земли, угодий, двора, рабов, домашнего скота и птицы, владелец своих крепостных, обеспокоенный возможностью убийств и краж, стремится найти защиту в системе серьезных наказаний, положенных за каждую из категорий деяний, направленных против его прав. Это впечатление нас не обманывает. Действительно, «Правды» защищают вотчинника-феодала от всевозможных покушений на его слуг, на его землю, коней, волов, рабов, рабынь, крестьян, уток, кур, собак, ястребов, соколов и пр.»[521].
Археологические раскопки подлинных княжеских замков полностью подтверждают и дополняют облик «княжьего двора» XI в.
Экспедиция Б. А. Рыбакова в течение четырех лет (1957–1960 гг.) раскалывала замок XI в. в Любече, построенный, по всей вероятности, Владимиром Мономахом в ту пору, когда он был черниговским князем (1078–1094 гг.) и когда Правда Ярославичей еще только начала действовать.
Славянское поселение на месте Любеча существовало уже в первые века нашей эры. К IX в. здесь возник небольшой городок с деревянными стенами. По всей вероятности, именно его и вынужден был брать с бою Олег на своем пути в Киев в 882 г. Где-то здесь должен был быть двор Малка Любечанина, отца Добрыни и деда Владимира I.
На берегу днепровского затона была пристань, где собирались «моноксиды», упомянутые Константином Багрянородным, а неподалеку, в сосновой корабельной роще, — урочище «Кораблище», где могли строиться эти однодеревки. За грядою холмов — курганный могильник и место, с которым предание связывает языческое святилище.
Среди всех этих древних урочищ возвышается крутой холм, до сих пор носящий название Замковой горы. Раскопки показали, что деревянные укрепления замка были построены здесь во второй половине XI в. Могучие стены из глины и дубовых срубов большим кольцом охватывали весь город и замок, но замок имел и свою сложную, хорошо продуманную систему обороны; он был как бы кремлем, детинцем всего города.
Замковая гора невелика: ее верхняя площадка занимает всего лишь 35×100 м, и поэтому все строения там были поставлены тесно, близко друг к другу. Исключительно благоприятные условия археологического исследования позволили выяснить основания всех зданий и точно восстановить количество этажей в каждом из них по земляным потолочным засыпкам, рухнувшим во время пожара 1147 г.
Замок отделялся от города сухим рвом, через который был перекинут подъемный мост. Проехав мост и мостовую башню, посетитель замка оказывался в узком проезде между двумя стенами; мощенная бревнами дорога вела вверх к главным воротам крепости, к которой примыкали и обе стены, ограждавшие проезд.
Ворота с двумя башнями имели довольно глубокий тоннель с тремя заслонами, которые могли преградить путь врагу. Пройдя ворота, путник оказывался в небольшом дворике, где, очевидно, размещалась стража; отсюда был ход на стены, здесь были помещения с маленькими очагами на возвышениях для обогрева замерзшей воротной стражи и около них небольшое подземелье, являвшееся, очевидно, «узилищем» — тюрьмой. Слева от мощеной дороги шел глухой тын, за которым было множество клетей-кладовых для всевозможной «готовизны»: тут были и рыбные склады, и «медуши» для вина и меда с остатками амфор-корчаг, и склады, в которых не осталось никаких следов хранившихся в них продуктов. В глубине «двора стражи» возвышалось самое высокое здание замка — башня (вежа). Это отдельно стоящее, не связанное с крепостными стенами сооружение являлось как бы вторыми воротами и в то же время могло служить в случае осады последним прибежищем защитников, как донжоны западноевропейских замков. В глубоких подвалах любечского донжона были ямы-хранилища для зерна и воды.
Раскопки замка Владимира Мономаха в Любече (конец XI в.)
Любечский замок. Реконструкция Б. А. Рыбакова
Вежа-донжон была средоточием всех путей в замке: только через нее можно было попасть в хозяйственный район клетей с готовизной; путь к княжескому дворцу лежал тоже только сквозь вежу. Тот, кто жил в этой массивной четырехъярусной башне, видел все, что делается в замке и вне его; он управлял всем движением людей в замке, и без ведома хозяина башни нельзя было попасть в княжеские хоромы.