Читать интересную книгу Ревизор Империи - Олег Измеров

…Обстановка в коттедже была спартанской. Столы из досок а — ля послевоенное правление колхоза, стулья работы местного столяра, особо не заморачивающегося с дизайном, кухня со сковородками на стенах и плитой, что виднелась через раскрытую дверь, лестница на второй этаж. На стенах никаких украшений. И везде бумаги, газеты, книги — на двух столах, на дощатом крашеном стеллаже, на полках и грудами на полу.

"А ведь мог бы и прибарахлиться, раз моцик купил. Похоже, ему просто не надо. Ничего лишнего, только то, что для работы. Моцик время экономит…"

— Поразительно! — воскликнул Владимир Ильич, раскрывая переданный Эммой пакет. — Нет, вы видите? Охранка платит большевистской партии миллионы с расчетом, что значительная часть этой суммы большевики потратят на вызволение своих товарищей из тюрем Германии, Италии и Австро — Венгрии и на поддержку революционного движения в этих странах. Я всегда говорил, что сила социал — демократического движения — это противоречия между лагерями национал — империалистов. Можете спокойно передать господину Столыпину, что он не ошибся в расчете, но без иллюзий. Наша партия не чеховская Душечка и не меняет курса ради того, чтобы попасть в объятия мецената и благодетеля.

Для Виктора показалось немного странным, что Ленин просто суховато и привычно с ним поздоровался, а не стал трясти руку с возгласами "А! Это вы тот самый товарищ Еремин? Феноменально! Горю желанием узнать, что помешало России построить коммунизм". Скорее всего, Ильич просто пока к нему присматривается, не спеша начать разведку боем. Чек — это понятно, а вот попаданец научно необъясним. Ленин — это чисто логическая модель поведения, это Виктор понял еще со школьного обществоведения. Берия — эмпирик, он анализирует информацию, но сам лезет в теоретические обобщения лишь настолько, насколько нужно, чтобы практически решить вопрос, остальное дело ученых. Берия — это разведчик. Сталин живет подсознанием, интуицией, осторожно взвешивает результат, и переводит его в форму рассудительных фраз. Сталин — это судья. Гитлер вообще живет нервными окончаниями, эмоциями, чувствами, которые непроизвольно складываются в слова. Гитлер — это креативщик и шоумен. Хью Лонг, похоже, мужичок себе на уме с подвешенным языком. Романов, судя по результатам, типичный инженер, ему главное, чтобы работало. Насчет Столыпина не будем спешить. А вот Ленин… Ленину надо встроить его, Еремина, в систему знаний о мире, вписать в логику. Впихнуть невпихиваемое.

— Владимир Ильич, — произнесла тем временем Эмма, — первая часть моей миссии здесь выполнена, а вторая и основная часть моей миссии — представить вам господина Еремина.

— Господина Еремина, — повторил Ленин. — Да, я в курсе. Эмма Германовна, как вы посмотрите на то, чтобы мы побеседовали с господином Ереминым на прогулке по ближним окрестностям? Сегодня очень благоприятная погода.

— Владимир Ильич, на господина Еремина ведет охоту кайзеровская разведка.

— На меня, Эмма Германовна, вела охоту царская охранка. Поверьте моему опыту конспиратора, если немецкие агенты увидят нас открыто гуляющими на природе, они решат, что неподалеку наши люди. Да и попытаться напасть на человека здесь днем опасно — стоит только позвать на помощь, как сбежится вся округа. Короче, я жду Виктора Сергеевича на прогулку минут через сорок: нужно разобрать почту.

"Германовне он не доверяет. Логично. Кстати, с ней не все ясно, если мужик такая тварь, чего сразу не сбежала, если из благородных. Хотя… Сексуальное рабство и в наше время встречается. Хотя, действительно, может скрывать форсированный допрос. Или что вляпалась в какую‑то историю в ходе операции. А от кого скрывать допрос? Охранка все равно будет проверять. Если только это не допрос самой охранки. Били, чтобы завербовать? На сломленную личность вроде не похожа. Все как‑то сложнее. Надо вечером еще раз рассмотреть."

— Полагаюсь на ваше знание немецкой идеологии, — улыбнулась Эмма. — Где мы можем оставить свои вещи? Я бы хотела переодеться, и, если не возражаете, остаток дня помочь по хозяйству. Не люблю сидеть без дела, и не чуждаюсь грязной работы.

Комната оказалась на втором этаже, такого же колхозного вида, но с вешалкой, сундуком и кроватью. Из‑под кровати торчал низкий обшарпанный ящик, в коем Виктор обнаружил огневую мощь швейцарской армии. Девайс был похож на РПК — длинный, увесистый, с сошками, и к нему прилагались барабанные магазины; разве что трубки над стволом нету. Подергав затвор и нажав на спуск, Виктор убедился, что швейцарише машиненгевер в порядке, и, пока вождь пролетариата просматривал ящик без всякого модема, набил магазин патронами из картонной коробки — похоже, что цинки тут были только в полевых условиях.

— …Здесь хороший вид на озеро…

Потемневшая от дождей скамейка из жердей под молодыми сосенками, по вечерам, видимо, служила местным влюбленным. Тепло, хвойный запах, свежий горный ветер и тихий шум ветра в раскидистых кронах.

— …И здесь, Виктор Сергеевич, нам никто не помещает. Вы знакомы с теорией диалектического и исторического материализма?

Во всех книгах о Ленине непременно описывают хитро прищуренные глаза. Но сейчас Виктор бы не назвал их такими. Узкий разрез глаз есть, а взгляд какой‑то грустноватый и любопытный.

— Примерно, Владимир Ильич. Она была в школьной и вузовской программе. Но давали ее не совсем творчески.

— Ничего страшного. Главное, вы знаете терминологию, и мы с вами можем говорить на одном языке. Мне нужно от вас вкрадце весь ход естественно — исторических событий за сто лет вашей истории, характеристику общественных систем, их социально — классовую структуру и отношения между классами, результаты политики социал — демократов и коммунистов во власти, и, самое главное, обстановку в стране и в мире перед общим крушением формаций, называющих себя социалистическими и коммунистическими…

Беседа продолжалась дотемна. Виктор ждал, что Ильич будет перебивать рассказ взрывами гнева, криками "Политические проститутки!" и даже стучать кулаком по скамье, но ничего этого не было. Ленин никакого личного отношения почему‑то не выражал, но дотошно вьедался в самые неожиданные подробности, в том числе и по технологии и организации производства, которые к истории, казалось бы, дела не имели. И еще этот разговор показался Виктору похожим на тот самый рассказ швейцарского ремесленника про свои путешествия, о котором утром говорила Эмма.

…Как только после ужина Виктор и Эмма поднялись в свою комнату, Эмма тут же закрыла дверь на крючок и повисла на шее.

— Вы опиум… Мой организм стал требовать вас. Он изнывает и не подчиняется мне. Не думала, что я такая жадная. Это, наверное, горный воздух.

Ее пальцы ловко и аккуратно расстегивали пуговицы и крючки на платье. Как хорошо, что к концу двадцатого века будет практичная одежда, подумал Виктор.

— Вы будете смеяться надо мной, но я все время думала о вас. Что бы я ни делалала, вы не выходили у меня из головы. Я не могу больше терпеть. Я хочу на вас броситься.

Сдернув покрывало, Эмма упала на кровать; ее тело стройной полосой вытянулось по диагонали на пододеяльнике, руки заложены за головой.

— Ну — с, — тоном врача произнес Виктор, — повернитесь на живот, посмотрим…

— Посмотрите что? Вы что, хотите изучить, куда меня больнее ударить хлыстом? — быстро спросила Эмма, и не дожидаясь ответа Виктора, продолжила. — Я покажу.

Она подняла ноги вверх, подтянув колени к животу, и удерживая их левой рукой за подколенки, а правой рукой провела по желобку между бедрами и ягодицами.

— Вот здесь… Хорошо, что сюда не попадало. Если вы ударите меня хлыстом сюда, точно поперек, невыносимая боль лишит меня сознания и я не почувствую остальных ваших ударов… Но вы этого никогда не сделаете. Вы ведь не берете женщину ради своего удовольствия, вы хотите дарить ей радость. Вы не требуете от женщины жертвы, вы хотите разделить с ней жизнь.

— А если ты ошибаешься? — Виктор присел на кровать возле ее горячего, дразнящего тела. — В каком месте, ты говоришь?

— Здесь…

— Здесь? А, может, здесь? — рука Виктора скользнула по вспотевшему желобку к середине тела. — Здесь, еще чувственнее.

— А — а, нет!.. — томно простонала Эмма, опустив ноги, — я сейчас кусаться начну…

Виктор перевернул ее на живот и подтянул ноги, разворачивая к краю кровати.

— Зачем…

— Тебе так неудобно?

— Не знаю… Я вся ваша… Вы меня объездили.