Читать интересную книгу Реки не умирают. Возраст земли - Борис Бурлак

Саперный батальон Георгия Каменицкого, отдыхавший на левом берегу реки, был поднят по тревоге и спешно направлен в район венгерского села Эрчи. Капитан Каменицкий, только что назначенный заместителем комбата, должен был переправиться на тот берег с одной ротой и навести порядок на причалах. Командир приказал: никого, кроме раненых, на подходящие бронекатера не сажать.

На второй день немецкого наступления головные эсэсовские танки вырвались к Дунаю, заняли на юге городок Дунапентеле, с ходу стали разворачиваться на север, к Будапешту, тесня отдельные, разрозненные части, спешно переброшенные на северный фас прорыва. Целые косяки «юнкерсов» бомбили с утра до сумерек. Видавшие виды моряки Дунайской флотилии на латаных бронекатерах сновали от берега к берегу, несмотря на январскую шугу и частоколы фонтанов, то и дело встававшие на эрчинском широком плесе. Белые берега реки сделались черными от множества воронок, да и сам голубой Дунай почернел, вскидывая к небу грязные столбы воды, перемешанной с вековым донным илом.

А к переправе все подходили и подходили санитарные машины, порожние грузовики за боеприпасами, шли стайками и в одиночку раненые. Георгий сам руководил погрузкой, сам проверял документы тех, кто не был ранен. На всякий случай он оставил при себе взвод саперов, вооруженных автоматами. И хорошо, что оставил: они с трудом осаживали назад не в меру спешивших на причалы. Георгию не довелось отступать в сорок первом — ему дали закончить последний курс института, — но теперь и он, наблюдая суматоху, вызванную отходом наших войск, мог отчетливо представить, как все это было в начальные месяцы войны. Отступление есть отступление: оно не обходится без самых невероятных слухов, которым поддаются иной раз даже бывалые солдаты. И слово «окружение» долетело и до Эрчи — оно передавалось негромко, полушепотом, но с ним приходилось бороться, как с противником.

Георгий был возбужден, храбрился, когда на переправу налетели «юнкерсы». Они безнаказанно разворачивались над Дунаем и начинали пикировать один за другим, образуя гремящий высокий перепад. Рев моторов, разбойный посвист бомб, тяжкие разрывы — все сливалось воедино. И во рту пересыхало так, что, казалось, немел язык. А Георгий по-прежнему стоял около въезда на причал, и, глядя на него, не прятались в щели и автоматчики. В конце концов он к этому аду совсем привык. Ему повезло, лишь один осколок за три дня царапнул руку у запястья, не задев кости. Чужая медсестра, почти девочка, сопровождавшая раненых, наложила тугой жгут повыше раны, сделала перевязь. И он с белой перевязью тут же почувствовал, как стало легче управляться на переправе: на него уже смотрели иначе, его требованиям уступали куда охотнее, тем более, что рукав и вся пола шинели у саперного капитана были в заледеневшей на ветру крови.

Сегодня, пропуская на катер раненых, он остановил высоченного детину, тоже с перевязью через плечо.

— А вы куда, сержант?

— Ты что, не видишь, капитан?

— Отойдите в сторону.

— Да ты ослеп, что ли, от мадьярской самогонки?! Я из-под самого Секеша[3], из самого пекла вырвался, а ты меня в сторонку? Шалишь, капитан!..

Автоматчики загородили ему дорогу на причал. Сержант вгорячах оттолкнул одного из них перевязанной рукой, и все поняли, что он выдал себя с головой.

— Взять, — коротко бросил Каменицкий.

Лжераненого увели. Посадка возобновилась. Идущие мимо Георгия солдаты с уважением оглядывали его: откуда у такого молодого капитана собачий нюх на симулянтов? А он привычно отсчитывал в уме, сколько еще можно пропустить на катер. Вот с ним поравнялся офицер в плащ-накидке и, не поднимая головы, хотел пройти мимо.

— Документы?

Тот коротким движением руки отбросил плащ с левого плеча — остро блеснул золотой погон со звездами второй величины: знай, мол, с кем имеешь дело.

— Ваши документы? — тоном ниже повторил Георгий.

— Полно, капитан, куражиться, — грубо ответил подполковник и шагнул было дальше.

— Я требую документы!.. — Рука Каменицкого легла на кобуру.

Тогда офицер быстро, вскинул голову — и они узнали друг друга. На сухом, обветренном лице Голосова вспыхнувший гнев сменился недоумением, которое, в свою очередь, сменилось хорошо знакомой, добренькой улыбкой.

— Ба-а!.. Ты ли это, Жора?!

— Здравствуйте, Семен Захарович. — Георгий поспешно отнял руку от кобуры.

— Вот так встреча, батенька мой! Гора с горой не сходятся, а...

— Посторонитесь, пожалуйста, Семен Захарович, — прервал его Георгий, чтобы пропустить на катер санитаров, которые несли раненого.

В это время с запада и надвинулся характерный ступенчатый гул самолетов. Подполковник Голосов заторопился на посадку.

— Я, Жора, направляюсь в штаб фронта. Будь здоров, дорогой...

— А документы?

Милая, снисходительная улыбка на лице Голосова сменилась недоумением, оно, в свою очередь, сменилось гневом — все в обратной последовательности.

— Таков приказ командования.

Семен Захарович сунул руку под новенькую плащ-накидку, поискал планшет и подал Каменицкому вчетверо сложенный листок командировочного предписания, Оно гласило, что подполковник Голосов, на основании такого-то распоряжения, отзывается из действующей армии как специалист-геолог.

— Все в порядке, — сказал Георгий. — Не сердитесь, долг службы.

Но «юнкерсы» уже начали разворот над берегом, и катер медленно отчалил, пытаясь уйти из-под удара пикировщиков. Голосов потерянно и с укором глянул на коменданта переправы. Георгий виновато пожал плечами.

— Ложитесь, Семен Захарович, — только и успел он сказать ему.

На пригорке ахнула первая бомба, от которой качнулось все вокруг. Вслед за ней рухнул целый обвал металла. Голосов кинулся на землю у самых ног Георгия: искать какую-нибудь щель было уже поздно.

Георгий привалился к стенке глинистого обрыва, сплошь исколотого гнездами ласточек-береговушек, и, до боли напрягая глаза, смотрел в ту сторону, куда уходил, выписывая зигзаги, бронекатер, до отказа переполненный людьми. Несколько фонтанов поднялось на его пути, но он ловко свернул на стрежне вдоль течения. Лишь бы моряки удачно дотянули вон до той спасительной протоки, защищенной лесом... Наконец катер исчез за надежным укрытием, и Георгий перевел взгляд на разъезженный спуск к реке. Ни души. Все попрятались в береговые щели, как ласточки в непогодь. А Голосов как упал ничком, так и лежал до сих пор, не шевелясь. Когда бомбы рвались очень близко, он вздрагивал, всем телом, будто его били шомполами. Земляная осыпь, стекавшая с обрыва, густо запорошила его ушанку из натурального меха, щегольскую накидку, до блеска начищенные хромовые сапожки. «Наверное, и не рассчитывал, что попадет в такую кутерьму», — подумал Георгий.

Звено «юнкерсов» зашло со стороны Дуная, нацелясь на переправу. От головного самолета отделились каплеобразные бомбы — четыре малые и одна большая. Георгий присел на корточки, поежился — угол их падения был опасным. Но удар пришелся по воде, около бревенчатого настила. Фонтаны вымахнули вровень с берегом и, грузно оседая, разметали водяную пыль окрест. Георгий вытер лицо шинельным рукавом, легко, пружинисто привстал.

Налет кончился. Но Голосов все еще лежал, не веря тишине.

— Семен Захарович! — позвал его Георгий.

Тогда и он вскочил, стал отряхиваться.

— Уж эта глина проклятая, — сказал он, сняв плащ-накидку и отвернувшись.

— Глина всюду одинаковая, что на Урале, что на Дунае.

— Нет, дружок, я мадьярскую запомню на всю жизнь, — говорил Семен Захарович с баритональным раскатцем в голосе, будто и не было никакой бомбежки и все дело только в том, что приходится месить вот эту глину.

Он чувствовал себя неловко, но умел скрывать свою неловкость. Георгий пожалел его:

— Извините, что нескладно получилось.

— Чего уж тут извиняться за противника.

— Сейчас подойдет катерок, и мы вас переправим, Семен Захарович, в лучшем виде.

— Успею в рай, — сказал он вроде бы с досадой, что покидает фронт в лихое время. — Мои ребята отбиваются там, за Веленце, а я, видишь ли, понадобился в тылу.

— Верный признак конца войны. Кому-то нужно вести и геологическую разведку.

— Боюсь, что задержат в стольном граде. Нет, буду проситься на Урал. Все же на Урале передний край геологов...

Теперь, когда немцы улетели и вечернее небо Венгрии совсем разведрилось, подполковник Голосов заметно приосанился. В белом полушубке и с плащ-накидкой на руке он стоял рядом с Каменицким на причале и спокойно рассуждал о том, что ждет его в Москве.

Подошел катер. Голосов не спешил теперь, учтиво пропуская раненых солдат и офицеров.

— Что, Жора, передать отцу-то? — спросил он на прощанье.