расширенный пленум ИККИ, где при обсуждении «русского вопроса» схлестнулись все те же лица. Еще до его открытия Троцкий написал обширное письмо с критикой тезисов Бухарина, которому впервые предстояло стать основным докладчиком от Исполкома Коминтерна. Однако Политбюро вслед за «русской делегацией» отказалось рассматривать поправки к докладу, сочтя их «неприемлемыми»[1038].
Седьмой пленум наглядно продемонстрировал деградацию идейно-политической борьбы в Коминтерне. Обилие цитат из произведений классиков дополнялось ворохами вырезок из «вражеских» газет, хвалящих оппонента, этот прием, которым пользовался еще Ленин, с равным успехом применяли и Сталин, и Троцкий. Быстрая смена ударных аргументов в арсенале «объединенной оппозиции» свидетельствовала о том, что на первый план выдвигалась задача дискредитации сталинско-бухаринского большинства любой ценой. В письме Н. К. Крупской Троцкий выражался уже без дипломатических уловок: «Сталин и Бухарин изменяют большевизму в самой его сердцевине — в пролетарском революционном интернационализме»[1039].
На Седьмом пленуме наш герой произнес одну из своих самых блестящих речей, сосредоточив внимание на критике теории построения социализма в одной стране, назвав ее даже «социалистической доктриной Монро». Его анализ был основан на категории глобальной политэкономии — «из изолированного положения эпохи военного коммунизма мы все больше выходим, включаясь в систему мировых хозяйственных связей и взаимозависимостей»[1040]. С Троцким согласился его главный оппонент Бухарин: действительно, в случае блокады со стороны ведущих капиталистических государств мы не погибнем, но темпы нашего развития значительно замедлятся.
Однако тот же Бухарин вместе со Сталиным сделал все возможное для того, чтобы зафиксировать в резолюции пленума два важных положения: во-первых, что Зиновьев и Каменев перешли в идейный лагерь троцкизма, и, во-вторых, что сам троцкизм стал «социал-демократической отрыжкой». Как ни странно, в решениях пленума на было ожидаемых дисциплинарных мер против оппозиционеров. Не исключено, что это стало платой за умеренность их выступлений, в которых не поднимался самый острый вопрос о термидорианском перерождении партии и государства.
Идея «сокрушения всевластия аппарата» и возвращения к «истинному» Коммунистическому Интернационалу будет проходить красной нитью через все последующие работы Троцкого, который в славном прошлом будет черпать энергию для поддержания у своих сторонников веры в близящуюся мировую революцию. И чем дальше будет уходить это славное прошлое, тем более изолированными окажутся он сам и его немногочисленные последователи. В его работах встречаются рассуждения о том, что один революционный рабочий лучше сотни мелких лавочников. Жизнь наказала Троцкого за элитарность и догматическое преклонение перед абстрактным пролетариатом, граничившие с социальным расизмом. Она увела живой поток рабочего движения в сторону от троцкизма, оставшегося в русле идейных воззрений большевиков образца 1917 года.
4.7. Китайская революция и английская стачка
Наряду с внутриполитическими вопросами важную роль в новом витке противостояния играл и коминтерновский фронт, в свою очередь, состоявший из нескольких удаленных друг от друга плацдармов. Как это часто бывало в истории большевизма, за тем или иным «деловым» спором скрывались личные амбиции вождей, которые предпочитали вести друг с другом гибридную войну, не открывая забрала. Речь шла прежде всего о судьбах китайской революции, в которую Москвой было вложено немало финансовых и военных средств. Существует точка зрения, что в начале 1920-х годов китайские коммунисты строили свою стратегию и тактику по лекалам «перманентной революции» Троцкого — модели, которая не делала принципиальных различий между развитыми и развивающимися странами, подводя их под общий знаменатель глобального кризиса капиталистической системы[1041].
Троцкий датировал исходную точку разногласий в Политбюро по проблемам китайской революции началом 1926 года, хотя документы свидетельствуют о том, что в тот момент он старался сохранить рабочую атмосферу в этом органе вопреки всем попыткам его изолировать. Развал «семерки» и выступление «ленинградской оппозиции» на Пятнадцатом съезде изменили соотношение сил — сталинско-бухаринская фракция неуклонно набирала силу и влияние. Для Троцкого вопрос о примирении с ней уже не стоял, но он пытался как минимум добиться того, чтобы скоординировать работу государственных, партийных и коминтерновских структур на этом направлении.
Именно он предложил направить в Китай группу экспертов для того, чтобы те на месте смогли разобраться в хитросплетениях властных структур в этой стране[1042]. Троцкий лояльно участвовал в работе комиссии Политбюро, которая представила развернутые тезисы о перспективах политики СССР в отношении Китая и Японии[1043]. Его авторство выдает глобальный подход к оценке событий на Дальнем Востоке — в условиях стабилизации своего внутриполитического положения западные державы обратили внимание на этот регион, усилив свою экспансию. «В этих условиях руководящие революционные силы Китая, а тем более Советское государство, должны сделать все для того, чтобы затруднить создание единого империалистического фронта против Китая». При этом представителям военных, дипломатических и коминтерновских структур, отправленным в эту страну, строго указывалось на недопустимость «великодержавных замашек, компрометирующих советскую власть и вызывающих представление о ее империализме»[1044]. Что касается союза КПК и Гоминьдана, то они выступали в тезисах как составные части народно-революционного движения, совместно контролировавшие его воинские соединения.
Весной 1926 года Чан Кайши преподнес оппозиционерам важный «подарок», начав вытеснение китайских коммунистов из политических и армейских структур своего движения. После некоторых раздумий Троцкий все же поставил вопрос о выходе КПК из Гоминьдана, на что Политбюро столь же незамедлительно отреагировало: «…признать вопрос о разрыве между Гоминьданом и компартией имеющим первостепенное политическое значение. Считать такой разрыв совершенно недопустимым». При этом на китайских коммунистов возлагалась явно невыполнимая задача раскола национального движения и поддержки его левого крыла («идти на внутренние организационные уступки левым гоминьдановцам», «вести дело к исключению правых гоминьдановцев»)[1045]. В тех условиях это выглядело как призыв к битве Давида с Голиафом, вот только у первого не было никаких мифических ресурсов. Это прекрасно понимал Троцкий, который расчетливо ударил в точку, крайне болезненную для своих оппонентов.
30 августа 1926 года он излагал Радеку свои аргументы против дальнейшего пребывания КПК в Гоминьдане: «Очень важно, на мой взгляд, сопоставить положение дел в Китае с положением в Индии. Почему индусская компартия не входит ни в какую национально-революционную организацию?.. Политически вопрос ставится так: обречена ли компартия на длительный период времени на роль пропагандистского кружка, вербующего отдельных единомышленников (внутри революционно-демократической партии), или же компартия может претендовать уже в ближайшую эпоху на руководство рабочим движением? В Китае несомненны условия этого второго порядка»[1046]. В таком же ключе он вел диалог и с китайскими коммунистами, правда, освобождая их от ответственности за «ошибки, давно проверенные на опыте других стран». Как обычно, корнем всех бед выступала сталинская фракция: «Пребывание в Гоминьдане, наперекор всему ходу вещей, было продиктовано из